БЕЛЫЙ РАБ - РИЧАРД ХИЛЬДРЕТ

В то время как наши враги были заняты ужином, дочка хозяйки вышла посмотреть на нас. Это была хорошенькая девочка, и ее кроткие голубые глаза наполнились при виде нас слезами. Я попросил ее дать нам воды. Она сходила за водой, а затем спросила, хотим ли мы есть.

- Мы умираем от голода! - ответил я.

Услышав это, девочка убежала. Минуту спустя она вернулась, держа в руках толстый ломоть хлеба.

Наши руки были так крепко связаны, что мы не могли сделать ни малейшего движения. Девочка присела подле нас и, разломив хлеб, принялась кормить нас.

Разве этот случай не может служить доказательством того, что природа, создавая человека, не намеревалась создать его тираном? Алчность, слепая жажда власти, невежество и нежелание владеть своими страстями, объединившись, делают из человека насильника и деспота, и состраданию уже нет места в его душе. Зато оно находит себе приют в душе женщины, а когда расцвет насилия изгоняет его и оттуда, оно свое последнее прибежище обретает в сердце ребенка.

Внимательно прислушиваясь к разговорам наших врагов (хозяйка успела подать им кувшин виски, и языки у них развязались), мы узнали, что находимся неподалеку от города Кемден и на большой дороге, которая от этого города ведет в Северную Каролину. Люди, схватившие нас, судя по их словам, были жители северных областей. В Кемдене они не были, а выехали на эту дорогу неподалеку от того места, где наскочили на нас. Они держали путь в Виргинию, желая там купить рабов.

После долгих споров и размышлений они решили отложить свою поездку в Виргинию дня на два и отвезти нас в Кемден, надеясь там найти нашего хозяина и получить вознаграждение за свои труды; если же нас сразу никто не затребует, они могут оставить нас на сохранение в местной тюрьме, поместить в газете объявление о нашей поимке, а как следует заняться этим делом на обратном пути.

Опорожнив кувшин до дна, они решили лечь спать. Дом состоял всего из двух комнат. Хозяйка с дочерью занимала одну из них. Для приезжих постлали постель во второй. Нас перетащили в комнату, занимаемую нашими временными повелителями. Рассыпаясь в жалобах по поводу того, что хозяйка не могла нигде добыть цепи, наши господа тщательно проверили крепость веревок, которыми мы были связаны, затянули кое-где узлы, затем разделись и повалились на свои кровати. Поездка, видимо, утомила их, а виски еще усиливало сонливость, поэтому вскоре их храп возвестил о том, что они крепко уснули. Мы могли только позавидовать им: веревки и неудобное положение, в котором приходилось лежать, лишали нас возможности хоть на мгновение задремать. Лунные лучи, проникая сквозь оконные ставни, освещали комнату, позволяя все разглядеть.

Мы с Томасом шопотом делились нашими печальными мыслями, кляня нашу горькую судьбу и тщетно ища выхода, как вдруг тихонько приоткрылась дверь. На пороге показалась девочка, дочь хозяйки. Осторожно, подняв руку и давая нам этим знать, чтобы мы молчали, она приблизилась к нам. Девочка принесла с собой нож и, наклонившись, торопливо перерезала наши путы.

Мы не смели произнести ни звука, но сердца наши бурно колотились, и я уверен, что наши глаза достаточно красноречиво выражали нашу горячую благодарность.

Поднявшись, мы, осторожно ступая, двинулись уже было к дверям, по внезапно у Томаса мелькнула какая-то идея. Дотронувшись до моего плеча, чтобы привлечь мое внимание, он стал быстро собирать платье и обувь спящих. Я понял его намерение и поспешил последовать его примеру. Девочка сначала удивилась, затем лицо ее выразило неудовольствие, и она знаком попросила нас отказаться от этого намерения. Но мы сделали вид, что не понимаем ее, так как были твердо убеждены в своем праве поступить так, как поступали. Собрав все вещи, мы направились к дверями, и, неслышно проскользнув через сени, вышли из дома.

Оказавшись на дороге, мы некоторое время продолжали двигаться медленно и со всякими предосторожностями, стараясь не произнести ни малейшего шума. Девочка тихонько гладила дворовую собаку, сдерживая ее и не давая ей залаять.

Отойдя на некоторое расстояние от харчевни, мы пустились бежать со всех ног и остановились только тогда, когда у нас окончательно перехватило дыхание.

Придя немного в себя, мы скинули наши лохмотья и спрятали их в кустах. Одежда, захваченная нами у охотников за людьми, к счастью, оказалась нам почти впору. В этом одеянии мы имели вполне приличный вид и не должны были в дальнейшем производить впечатление каких-то подозрительных лиц.

Мы прошли несколько миль, пока не достигли перекрестка. Одна из дорог, пересекавшая ту, по которой мы двигались до сих пор, вела на юг.

С тех пор как мы вышли изхарчевни, Томас упорно о чем-то думал и не раскрывал рта. Казалось, он даже но слышит моих вопросов и замечаний.

У перекрестка он вдруг остановился и схватил меня за руку. Я подумал, что он собирается посоветоваться со мной относительно нашего дальнейшего пути.

Но каково было мое удивление, когда он неожиданно произнес:

- Арчи! Здесь мы с тобою расстанемся!

Я не мог понять, что он имеет в виду, и вопросительно взглянул на него.

- Одна из дорог отсюда ведет на Север, - сказал он. - Ты достаточно прилично одет, знаний у тебя не меньше, чем у любого управляющего. Тебе легко сойти за свободного человека. Возможно, что тебе удастся добраться даже до свободных штатов, о которых ты так часто рассказывал мне. Если же я пойду с тобой, нас задержат, станут допрашивать. Даже если нам и удастся снова бежать, нас поймают. Вдвоем мы на этой дороге вызовем подозрения любого встречного. Отсюда до свободных штатов очень далеко, и у меня нет никакой надежды добраться туда. Предположи даже, что я доберусь туда… Что я от этого выиграю? Ты сам знаешь, какое там отношение к неграм. Я хочу еще раз испытать счастье в лесах и действовать так, как найду нужным. Я уверен, что сумею разыскать наше прежнее убежище. Но ты, Арчи, можешь попытаться достигнуть лучшего… Один ты наверняка проберешься на Север. Иди своим путем, Арчи, и да благословит тебя бог…

Слова Томаса глубоко взволновали меня. Я не сразу собрался ему ответить. Мысль о том, что я вырвусь из всей этой сети опасностей, страданий и горя, доберусь до такой страны, где смогу носить имя и пользоваться правами свободного гражданина, - эта мысль ослепляла меня и готова была заглушить все другие чувства. Но привязанность к Томасу и благодарность за его поддержку и помощь боролись с проснувшейся надеждой; голос сердца подсказывал мне, что я не должен покидать моего друга. Я ответил ему, но ответил после чересчур долгого раздумья.

- Ты ранен и ослабел, - проговорил я наконец. - Мы поклялись друг другу в вечной дружбе, и я не могу оставить тебя при таких условиях. Разве ты сам не рискнул жизнью для моего спасения? Нет, нет! Я останусь с тобой до конца!

Боюсь, что речь моя звучала недостаточно горячо и убедительно. Во всяком случае слова мои только утвердили Томаса в его решении. Он возразил, что раны его уже заживают и он чувствует себя почти таким же сильным, как раньше. Он добавил, что, оставаясь с ним, я, несомненно, поврежу себе, а ему не принесу никакой пользы. Он указал мне дорогу, по которой я должен был итти, и голосом, в котором звучала неукротимая энергия и решимость, предложил мне направиться по ней, тогда как он свернет к югу.

Когда Томас приходил к какому-нибудь решению, он говорил с такой твердостью, которая способна была сломить самое упорное сопротивление. К стыду моему, мне приходится признаться, что я, увы, был слишком склонен к уступчивости. Он понял, что одерживает верх, и постарался закрепить свою победу.

- Иди, Арчи!…повторил он. - Иди! Если не ради себя, то пусть это будет ради меня! Если ты останешься со мной и тебя схватят, я ни себе, ни тебе этого никогда не прощу!

Тщетно подыскивал я возражения. Я говорил еще что-то, но Томас меня не слушал. Он был убежден в своей правоте, и я не мог или не умел его переубедить. Мои добрые намерения оказались недостаточно стойкими, и я в конце концов согласился расстаться с ним.

Я крепко обмял Томаса и прижал его к своей груди. Никогда не было на земле человека более благородного! Нет, я был недостоин называться его другом!

- Да благословит тебя бог, Арчи! - сказал он просто, расставаясь со мной.

Я продолжал стоять на месте, глядя ему вслед. Он шел быстрым шагом, не оглядываясь.

Я готов был провалиться сквозь землю от безмерного стыда. Несколько раз я делал движение, намереваясь нагнать его; себялюбивая осторожность удержала меня.

Он скрылся из виду, и только тогда я тронулся в путь… Сердце мое разрывалось, от боли… Я знал: даже страстной жаждой свободы нельзя оправдать такой поступок… Как мог я, как смел покинуть Томаса, когда ему грозило столько опасностей!…

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

До самого рассвета я шел так быстро, как только мог. Ни души не встретил я на своем пути. Даже человеческое жилье попадалось очень редко - каких-нибудь два-три домика самого жалкого вида.