Последний день лета - Андрей Михайлович Подшибякин

было очевидно, что он неприязненно морщится. — Витя, мы с мамой приняли решение развестись.

Крюгер замер, вперившись взглядом в тарелку с недоеденными спагетти. Перемазанные кетчупом, они выглядели как свернувшиеся в луже крови длинные белесые черви.

Мама резко затушила сигарету в подвернувшейся под руку чашке и затараторила в том смысле, что они с папой слишком разные люди, что всем так будет только лучше, что Витюша останется с ней, что она была плохой матерью — но теперь исправит все свои ошибки, что…

— Свет, не истери, — кажется, будущий развод уже оказал на папу благотворное влияние. Он говорил медленно, весомо, без синего надрыва и похмельного самоуничижения. — Виктор — взрослый парень. Мы будем часто видеться — я, в конце концов, никуда не исчезаю, поживу у Фролова на Военведе, пока с работой не решится.

— Витюша, я тебе со всеми уроками буду помогать, — заголосила мама. — Я буду твои любимые сардельки готовить! Каждый день!.. Только не расстраивайся, умоляю!.. Так всем будет лучше!

Крюгер сидел, глядя в макароны. Вся его сила воли уходила на то, чтобы радостно не засмеяться — наконец-то! Наконец-то закончится эта бесконечная грызня, наконец-то можно будет не гулять по сорок минут перед возвращением домой из школы, наконец-то можно забыть про генеральный штаб на дереве, от которого у него уже ныла спина и мерзла жопа! Наконец-то мамина энергия будет направлена на него, а не на то, как бы еще уязвить несчастного, жалкого, сломленного отца! Да и отец, по правде сказать, уже не выглядел таким уж жалким и сломленным — жизнь с мамой, видимо, была не подарком.

— Ну всё, всё, — сказал папа Сережа и хмыкнул. — Всё хорошо, что хорошо кончается.

Он вдруг обнял Крюгера, уперевшись ему в макушку колючим подбородком. Мама бросилась к ним, ударилась о табуретку, ойкнула и неловко заключила обоих в объятия.

Вите было жарко и тесно (плюс воняло сигаретами и черемшой), но сдержать улыбку он так и не смог.

Это были первые за долгое время прекрасные новости!

58

— Блять, там гадюка! — Крюгер с воплем выскочил из воды и забегал по вытоптанному в камыше пятачку, высоко поднимая голые ноги.

Пух замер и уставился прямо перед собой, затаив дыхание, — как вести себя при столкновении с ядовитой змеей, он не знал, но интуитивно (и совершенно правильно) решил, что нужно не привлекать к себе внимания и не делать резких движений. Напрягся даже Шаман, до этого момента аккуратно складывавший одежду себе под ноги.

— Да где? — неожиданно спокойно спросил Новенький. Он сидел на земле, скрестив ноги, — очень хотелось искупаться, но Степа стеснялся своих ветхих семейников и раздеваться не решался.

— Там плыла, понял, — огрызнулся Крюгер и, не переставая мельтешить, широко раскинул руки. — Вот такенная, с меня! Пиздец!

Новенький неожиданно заржал, потом осекся и, не дожидаясь взрыва крюгеровского негодования, объяснил:

— Да это уж, Витя! У нас такой в саду раньше жил. Гадюки поменьше и плавать не умеют. Ну, умеют, но не любят. А голова у нее какая была?

— Да хер ее знает, понял… — Витя остановился и моментально переключился на степенный тон. — От такенная будка, с кулак! Вся в пятнах желтых!

Тут Пух отмер и с облегчением вздохнул — про то, что желтые пятна у основания головы свойственны именно ужам, а не гадюкам, он точно где-то читал.

— А ты сразу в панику! — сказал он. — Между прочим, и ужи, и гадюки занесены в Красную книгу, их беречь надо!

— Да ты сам ссыкло, понял, — Крюгер отгавкивался больше по привычке, без злобы. — Говно всякое в Красную книгу позаносят, а мы страдай!

Он развернулся, разбежался и в урагане брызг ворвался обратно в Гребной канал. Следом стартанул Шаман.

Воскресным утром дождь прекратился, выглянуло солнце и снова стало тепло. Ростовская осень иногда прерывалась на такие антракты и включала на день-два настоящее, безоговорочное лето — словно затем, чтобы все успели с ним попрощаться и смириться со скорым наступлением нескольких месяцев сырости, вечных сумерек и редкого грязного снега. Идея двинуть на Гребной канал возникла спонтанно: Крюгер нарисовался у Новенького на пороге, (сделал вид, что не) обрадовался Шаману и предложил зайти за Пуханом — чтобы, как он выразился, «тасануть на набережную». Там оказалось скучно и пустынно, поэтому друзья перешли пешком Ворошиловский мост и, несмотря на нытье не готового к таким приключениям Аркаши, спустились к поросшему камышом берегу канала и решили окунуться. (Точнее, решил Крюгер, а все остальные просто смирились с неизбежным — плавок, естественно, ни у кого не было.) В близлежащем Дону купались только пьяные, приезжие и пьяные приезжие: там было грязно, воняло тиной, а до нормальной глубины надо было метров пятьдесят переть по щиколотку в воде.

После приключения с ложной гадюкой Пух решил на всякий случай от воды держаться подальше и подсел к Новенькому. Тот смотрел куда-то сквозь купающихся Крюгера с Шаманом и едва заметно шевелил губами, как будто думал вслух.

— Вы как будто всегда были, — вдруг тихо сказал тот, не поворачивая головы.

Аркаша сразу понял, чтó имеется в виду. Он и сам в последнее время задумывался о том, как это всё получилось: еще недавно с ним общался только Витя, которого все остальные в классе считали «придурáшным». А потом случилось столько всего: эта странная экскурсия в Танаис, выходки Аллочки, нападение Шварца с его отморозками, Взрослая Хренотень… Он всё пытался вспомнить, в какой конкретно момент перестал представлять свою жизнь без этих троих: дерганого Крюгера, не по годам взрослого Шамана, надломленного Новенького. По всему получалось, что отсчет надо было вести с того вечера, когда они как ни в чем не бывало зашли проведать его, пристыженного и описавшегося, — но нет, не вдруг же это случилось. До этого их спас Шаман, а еще до этого он сам заступился за Степу…

— Я думаю, так нужно было, — сказал Пух вслух, но самому себе.

— Кому, понял, нужно? И что? Ты че, по ходу, репу напек на жаре? — мокрый и скользкий Крюгер плюхнулся рядом и откинулся на спину, ломая высокие сухие заросли.

Аркаша промолчал. Из Гребного канала вышел Шаман, с удовольствием потянулся и потряс головой, вытряхивая воду из уха.

— Вода — кайф, — сказал он, отфыркиваясь. — Зря вы не полезли, пацаны. Теперь по-любому до мая голяк с купанием.

Пух, вообще говоря, поначалу планировал окунуться и даже начал было стаскивать с себя футболку, но увидел,