Последний день лета - Андрей Михайлович Подшибякин

что перестал бояться возни за входной дверью — порезавшие его подонки исчезли, зато в гости то и дело наведывался Крюгер, которому дома, судя по всему, было совсем тошно. Расспросами Новенький его не мучал: во-первых, захочет — расскажет, а во-вторых, и так всё было понятно.

Вообще, стало как-то полегче. Он по-прежнему почти каждую ночь просыпался в слезах и готов был поклясться, что чувствует мамин запах; она не пользовалась духами, это был вообще не парфюмерный аромат — просто ощущение обонятельного присутствия, разрывавшее Новенького на части. Зато Баба Галя разговаривала с покойной мамой всё реже, спала меньше и больше времени проводила на ногах; в ее кильватере неизменно следовала на своих мягких лапах Машка. Зверек наел ряшку и распушился — она снова стала похожа на благополучную домашнюю кошку, а не на уличную бродяжку. Благодарить за это нужно было соседку: Бычиха еще с того случая с селедкой прекрасно поняла, в какой ситуации находятся Галина Александровна с внуком. Раз в несколько дней она приносила либо огромную кастрюлю вареной гречки, либо пакет «ножек Буша», либо еще какую-нибудь простую, но сытную и обильную еду; рассказы о том, что «дети это не жрут, заебали, прости господи» быстро зазвучали неубедительно, а потом и вовсе прекратились. Баба Галя как-то раз попыталась воспротивиться этой, как она ее назвала, «милостыне», но Бычиха пришла в такое неподдельное бешенство, что старушке пришлось смириться. Сам Степа решил, что обязательно отплатит соседке за добро; только он пока не знал, когда и как именно.

За свои давние мысли про пистолет Новенькому было не то что бы стыдно — но эти планы существовали как бы отдельно от него, принадлежа другому человеку. Он, Степа, о них знал, но ничего общего с ними не имел — и уж точно бы не стал убивать ни в чем не повинных людей!.. Точнее, конечно, во многом повинных, но не настолько, чтобы лишаться за это жизни.

Черное облако не исчезло — просто немного посветлело, как будто сквозь него вот-вот проглянет скупое октябрьское солнце.

Стук повторился, теперь более настойчиво.

Новенький вспомнил, что ни соседка, ни Крюгер стуком в дверь себя давно не утруждали, и насторожился. Пенсию бабушке вроде бы недавно приносили, так что…

— Степка вышел, что ли… — пробормотала Баба Галя, ковыляя в сторону двери. — Не сказал ничего… Маш, не крутись, наступлю же.

— Ба, я открою!

Он был почти уверен, что за дверью стоит Шварц с ножом.

— Степ, привет. Зайду?

Новенький опешил.

Саша Шаманов быстро огляделся по сторонам и, не дожидаясь разрешения, просочился в дом. Почему-то он был одет сразу в две куртки и держал в одной руке туго набитую спортивную сумку, а в другой — пакет с запасными кроссовками.

Что-то тут было не так.

— О, Санек! Заходи, конечно, — запоздало разрешил Степа, высунулся наружу, тоже зачем-то огляделся и закрыл дверь.

Припаркованный на углу 5-й линии и улицы с издевательским названием Культурная «Москвич-2140» он не заметил.

Шаман поздоровался с Бабой Галей, отказался от чая, бросил сумку и пакет на пол, скинул туда же верхнюю куртку и вполголоса сказал другу:

— У меня там беспонтовая ситуация случилась… У брата в хате не варик оставаться пока. Я у тебя отвисну пару дней, пока не пойму, что дальше делать?

Новенький одновременно обрадовался и смутился.

— Ой, Саш, я только рад, но у нас, ну, не прибрано…

— Напугал ежа, — фыркнул Шаман. Подразумевалось «голой жопой», но эту присказку восьмиклассники давно для удобства сократили вдвое.

— Ты не думай, я ничего, — не унимался Степа, — но, может, ты к Витьку или Аркаше лучше? У нас и спать-то негде, я сам на раскладушке…

— К Пуху его родаки сто пудов не пустят. А у Крюгера дома вообще пиздец, — прозорливо заметил Саша — и вдруг совсем по-детски ойкнул и покраснел, ища глазами бабушку. От жизни со взрослыми он отвык — и базар, как это называлось в бригаде, давно уже не фильтровал.

Новенький прыснул и сделал успокаивающий жест — Баба Галя стояла у окна и молча смотрела незрячими глазами на улицу. К разговору внука она явно не прислушивалась. Кстати…

— Ба-а! — громко сказал Степа. — Можно у нас Саша переночует? У него родители уехали, и ему одному дома страшно!

Шаман от такой постановки вопроса выпучил глаза и встопорщился, но Новенький очень хорошо знал, чтó он делает: в восприятии бабушки и он, и его ровесники, и, как он подозревал, его мама были сущими детьми, боявшимися темноты, грозы и

того, кто спит под курганами

бабайки.

Бабушка повернулась на голос и заохала:

— Конечно, ради бога, сколько угодно! Я постелю в твоей комнате, надо только Васю попросить раскладушку достать!..

Его комната сгорела. На раскладушке спал он сам. Отца Василия не было в живых.

— Ба, мы разберемся! Отдыхай! Нам еще уроки надо сделать, раскладушку сами достанем! — бодро сказал Новенький, косясь на Шамана. Если бы тот улыбнулся, или скривился, или проявил вообще хоть какую-нибудь неподобающую эмоцию, Степа выгнал бы его на 5-ю линию и захлопнул бы дверь — и пофигу, что у него там за «беспонтовая ситуация». Вместо этого Саша нейтрально сказал:

— Мне Дрын, то есть Марлен Иваныч, тренер мой, сказал на полу спать. Типа, для осанки полезно или что-то такое.

— А п-п-подушка? — другого ответа Новенький не придумал.

— А у меня с собой, — Шаман улыбнулся и подопнул ногой свою сумку.

Бабушка еще поохала, опустилась на кровать и прикрыла глаза. Машка моментально с муром запрыгнула следом и свернулась у нее в ногах.

На самом деле, перетоптаться у Новенького Саша решил не только из-за семейных обстоятельств Пуха и Крюгера — Новое поселение обладало в этом смысле рядом неоспоримых преимуществ перед многолюдным и шумным районом ЦГБ, где жили остальные друзья. Об этих преимуществах Саша знал из некоторых оговорок брата, да и сам уже успел догадаться. Даже воздух на Нахаловке, казалось, был гуще и тяжелее, чем каким-то километром юго-восточнее. С Шанхая, как в старые времена с Дона, выдачи не было.

— Ну и хорошо, — вдруг просиял Новенький; если бы он увидел себя со стороны, то не на шутку удивился бы: он так давно искренне не улыбался, что мышцы лица, кажется, забыли, как это делается. — Пошли чаю попьем. Только у нас, ну, не с чем…

— Так прём купим, там ларек у вас через квартал. Печенье или там, не знаю, «Баунти»… Я, правда, не буду, и так всю