Вкус невинности - Роксана Михайловна Гедеон

Чувственный трепет. Герцог Немурский был красивее и смелее брата. Его взгляд обещал десятки самых невероятных безумств. Он желал ее так явно, что Адель на миг растерялась.

Музыка прервалась. Герцог, не отпуская ее, с силой притянул Адель за обе руки к себе, и его горячее дыхание обожгло ей ухо:

- Умоляю: когда и где мы можем встретиться?

Она слышала, как стучит его сердце. Едва переводя дыхание, она проговорила:

- Как же ваш брат? Ваш брат, монсеньор?

- Разве вы не сказали, что согласия нужно спрашивать у вас?

Она нашла в себе силы рассмеяться, осторожно и мягко освобождаясь от объятий:

- Осторожность, прежде всего осторожность, монсеньор!

- Черт возьми! Вы - и любите осторожность?

Он задал правильный вопрос. Адель прерывающимся голосом проговорила, касаясь губ веером:

- Я верна вашему брату, монсеньор, не искушайте меня.

- Кто говорит об искушении, тот готов ему поддаться.

- Терпение, ваше высочество. Будущее покажет, как нам быть.

- Будущее? И долго ли ждать?

Она оставила его, даже убежала, с быстро бьющимся сердцем, решив дождаться герцога Орлеанского в ложе. Следовало признаться самой себе: этот юноша - впервые после Эдуарда - одним своим прикосновением, одним взглядом разбудил в ней всю силу чувственности. Она была растеряна, не зная, как ей поступить. Терять герцога Орлеанского она не хотела, в верности и любви герцога Немурского не была уверена. Честно говоря, она вообще еще смутно представляла себе, как надо вести себя с принцами.

«В любом случае, я правильно поступила! - подумала Адель, обмахиваясь веером. Щеки ее пылали, глаза сияли теплым блеском. - В любом случае, господину герцогу Немурскому будет полезно немного подождать и побыть в неизвестности. Как там говорил Жиске? Ничто так не треплет нервы и не усиливает желание, как ожидание. Кто знает, возможно, если б я была более хитра и более терпелива, я была бы сейчас графиней де Монтрей… Впрочем, какого черта! Зачем я думаю об этом? Я не стану госпожой де Монтрей, даже если меня будут просить об этом на коленях».

Ей стало неуютно и неприятно, как всегда при упоминании об Эдуарде. Чьи-то шаги раздались позади нее. Застигнутая врасплох, Адель едва не вскрикнула и уже хотела обернуться, как проворные, невероятно наглые мужские руки обхватили ее за плечи и даже продвинулись ниже к груди. Она, еще не зная, кто этот нахал, изо всех сил ударила по мужским пальцам ручкой веера.

- Какая наглость! Кто вы?!

Глаза ее метали молнии. Герцог де Морни, усмехаясь, отвесил Адель глубокий иронический поклон.

- Я вас не знаю, - отчеканила она, пронзив его полным негодования взглядом. - Вы нахал. Убирайтесь отсюда!

- Полноте! Полноте, моя дорогая! Я герцог де Морни. Может, вы меня и не знаете, но я-то вас знаю. Не стоит портить гримасой добродетели такое хорошенькое личико. Я пришел к вам по делу.

Адель холодно смотрела на него. Сейчас у нее промелькнула мысль, что она, возможно, уже видела когда-то этого господина, и через секунду вспомнила где. В тот далекий июльский день, на площади Звезды, когда Эдуард на миг оставил ее и она услышала беседу двух хлыщей, говоривших, что ее отец - Демидов. Поза Адель стала напряженной, ее руки с силой сжали веер.

- Что вы хотите? - спросила она.

- Не буду прятать свои цели за красивыми словами, как это делают, вероятно, более деликатные ваши кавалеры.

- Вы слишком многословны. Не люблю болтунов.

Он усмехнулся.

- Я хочу купить вас. Сколько вы стоите?

Адель какую-то секунду холодно смотрела на него. Ни одно чувство не отражалось на ее красивом, классически правильном лице. Пауза оказалась длинной, так, что Морни на миг почувствовал себя в неловком положении, но Адель не спешила. Протянув изящную руку в белой перчатке, она взяла с подноса бокал с красным вином, посмотрела, какими рубиновыми красками играет жидкость при свете люстр, и, с холодным пренебрежением улыбнувшись, сказала Морни:

- Я стою сто тысяч франков, мой дорогой. Сто тысяч.

Он уставился на нее, ошеломленный тем, что она сказала:

- С ума вы сошли, что ли?

- Что такое?

- Вероятно, это была шутка, не правда ли, моя милая?

Она очень любезно - в любезности, впрочем, угадывалась холодность - произнесла:

- Нет, дорогой господин Морни. Это не шутка.

- И что, уже есть люди, которые купили вас за такую цену?

- Вы что-то имеете против цены?

- Я считаю, милочка, что вы повредились рассудком. Сто тысяч франков! За такие деньги я могу купить десятерых.

- Идите, - любезно продолжила она. - Покупайте.

- У меня была любовница, куда красивее вас, - грубо заявил он, чувствуя, что его выставляют дураком, - и она стоила мне ста тысяч, но стоила за целых три года!

- Вот как? Любезнейший господин де Морни! Вас хватило на целых три года? Как зол свет, упрекая вас в непостоянстве!

Он выпрямился, попытался презрительно навести на нее лорнет, так, как всегда делал, когда хотел кого-то унизить, но его взгляд столкнулся с твердым, как сталь, холодным и хищным взглядом Адель.

- Все ваши любовницы, - сказала она без гнева, но голос ее был ледяным, - не стоили даже моего мизинца. Если угодно, можете идти к ним. Неплатежеспособных я не люблю. Убирайтесь, господин де Морни, и позвольте мне насладиться музыкой.

- Ну-ну, милочка, поглядим, что вы запоете через неделю! Должно быть, вы плохо знаете Париж. Сто тысяч - это надо же! Да ни одна женщина не стоит столько!

Уходя, он едва не столкнулся с герцогом Орлеанским. Они очень сухо раскланялись.

- Что делал здесь этот человек? - спросил принц. - Я полагал, вы находитесь в обществе моего брата.

Адель встала, с треском захлопнула веер, глаза ее сухо сверкнули:

- Фердинанд, - сказала она. - Поедемте домой. Мне кажется, мы там гораздо лучше проведем время.

- Вас обидел кто-то? Этот Морни?

Она улыбнулась, и глаза ее стали мягче.

- Не беспокойтесь. Это лишь издержки моей профессии.

- Вашей профессии? - Она впервые говорила так.

- Профессии куртизанки принца, ваше высочество!

Фердинанд поддержал Адель под руку, пока они спускались по лестнице. Карета уже была подогнана, лакеи заняли свои места, форейтор сидел на козлах… У Адель еще не было собственного выезда, она ездила в экипаже герцога, и в тот миг, когда она садилась в карету, один молодой человек, как раз поднимавшийся