Избиение младенцев - Владимир Лидский

Снова кадетов разместили в школе, – грязной, набитой хламом и разломанной мебелью, с полами, покрытыми нечистотами и заледеневшей мочой. Никита с отвращением поглядывал вокруг, обходя помещения, прошёл несколько комнат и приткнулся наконец в одном из классов, где уже уселись прямо на полу, найдя чистое местечко, его товарищи. Заговорили о еде и, сладострастно перебирая подробности, стали делится друг с другом воспоминаниями прошлых лет, в кои была ещё возможность кушать разнообразные вкуснейшие блюда, сготовленные добрыми руками маменек, тётенек или наёмных кухарок. Продовольствия в городе не было, всё давно съели беженцы и отступающие части, которые заполонили дома, учреждения, улицы.

Никита глянул в окно. По дорогам шли, как будто бесцельно, толпы отчаявшихся людей, сновали какие-то подозрительные личности, пробежала одичавшая ободранная собака…

Прилетели слухи: полковник Бернацкий отправился на переговоры с румынами и, возможно, уже сегодня удастся, перейдя лиман, преодолеть границу. Через некоторое время слухи догнал категорический приказ: сдать винтовки, и Никита в душе возликовал, – значит, правда, значит, Бернацкий договорился с румынами и уже вот-вот, преодолев всего-то с десяток вёрст, кадеты будут в тепле и сытости соседней Бессарабии. Надо торопиться, думал он, потому что красные, по слухам, уже заняли Тирасполь и подтягивают дополнительные силы для того, чтобы полностью блокировать овидиопольский район.

Вечером вернулся полковник Бернацкий и подтвердил выход на марш ранним утром следующего дня.

Двадцать восьмого января тысяча девятьсот двадцатого года в девятом часу утра кадеты вышли из здания школы и узкой колонной по кривым булыжным мостовым серых сиротских улиц двинулись вниз, к Днестровскому лиману. Лёд его нестерпимо сверкал под ярким солнцем и слепил мальчишек.

Вперёд суетливо выбежал подполковник Рогойский и, взмахнув своею единственною рукою, скомандовал:

– Стро-о-ойсь в коло-о-онны! Па-а-авзводно! В шахматном порядке-е!

Кадеты быстро сформировали взводные колонны и застыли в ожидании команды к маршу.

– Шаго-о-ом…арш! – прокричал бравый подполковник и кадеты разом шагнули.

Лёд, крепко схваченный ядрёным морозцем, даже не вздрогнул, шахматный порядок был вовсе не обязателен…

Рядом с мальчишками с обеих сторон – справа и слева – и в некотором отдалении от них – спереди и сзади шли беженцы, катились повозки и подводы, груженные домашним скарбом; неспешным «недокрытым» шагом двигалась пегая лошадка, с надрывом тянущая не к месту изукрашенные сани, в которых нелепым жёлтым цветком расцветала ребристая труба граммофона. Среди беженцев было много военных, большинство – со споротыми погонами; люди двигались сосредоточенно, молча, с усилием переставляя ноги по скользком льду.

Никита шёл бодро, но эта бодрость давалась ему с трудом, – очень хотелось есть, и голодные рези в животе становились временами невыносимыми. Солнце, отражаясь во льду, слепило глаза, сильно мёрзли ноги, руки и открытое лицо. Дул сильный, обжигающий холодом ветер и разукрашивал кадетские щёки малиново-сизыми пятнами.

С бессарабской стороны было хорошо видно, как огромная чёрная лавина, слившаяся в единый ком, медленно двигается по льду лимана. Несколько тысяч человек, подобно гигантской стае саранчи, накрывали своими телами нестерпимо блистающее под солнцем ледяное пространство, с маниакальным упорством, отчаянно, из последних сил, стремясь к спасительной границе. Никита уже хорошо различал аккуратные домики Аккермана, прилепленные там и сям на высоком берегу, и турецкую крепость, сбросившую под ярким солнцем свою голубоватую туманную фату. Под берегом виднелись крошечные фигурки пограничников, приветственно машущих руками.

Не доходя полутора-двух вёрст до берега, возле приграничной снежно-ледяной насыпи, кадеты стали. Прочие беженцы тоже прекратили движение. Под тяжёлыми взглядами измученных людей полковник Бернацкий уселся в сани, запахнул ковровую полость, вздохнул и вполголоса сказал:

– Ну, давай, что ли… Трогай, любезный…

– С Богом, – выдохнул вслед директору маленький Рогойский.

Лошадь помчалась, и вскоре сани превратились в чёрную точку, а потом и вовсе куда-то исчезли.

Кадеты повалились прямо на лёд, некоторые, крепко стиснутые телами товарищей, задремали. Ждали около часа…

Вдруг всё пришло в движение и люди устремили свои взгляды вперёд, к границе, откуда неслись директорские сани. Бернацкий стоял в расстёгнутой, грозно развевающейся на ветру шинели, делал какие-то непонятные знаки руками и что-то с надрывом выкрикивал. Вид этого чёрного ангела был невыносим: приподымаясь над ледяною кромкою, сани медленно летели в мелкой снежной крупе, взвихренной отчаянным движением, возница крутил поводья над головой, а полковник, раскинув плавно трепещущие крылья шинели и мучительно перекашивая лицо, широко и судорожно раскрывал рот, словно рыба, выброшенная коварной волной на раскалённый песчаный берег, но слов его нельзя было разобрать, ветер относил их в сторону, и только какой-то тягучий, волнами наплывающий звук достигал ближних рядов застывших в напряжении людей.

Но вот сани приблизились и все услышали сорванный голос полковника, продолжающего указывать рукою куда-то вперёд и в бешенстве протыкающего хрустальный ледяной воздух скрюченным на морозе пальцем:

– Назад, назад! Спасайтесь!!

Люди застыли в изумлении, не в силах осознать смысла выкрикнутых Бернацким слов. Но вдруг как по команде развернулись и ринулись назад, к своему берегу. Кадеты, смешав ряды, побежали бесформенными группами. Рогойский на ходу оглянулся и увидел вспорхнувший с древних крепостных стен Аккермана бесформенный дымок… несколько секунд и… все услышали отвратительный визг приближающегося снаряда! Кадеты первой полуроты, находившиеся позади всех, инстинктивно пригнули головы и в доли секунды успели ощутить лёгкое тепло летящего над ними раскалённого в полёте металла… снаряд со страшным скрежетом врезался в лёд и взорвался, наполнив грохотом окрестности и дали, – всего в двух десятках шагов от кадет, попав как раз в небольшой промежуток меж ротами.

Никиту ослепила яркая вспышка и оглушил грохот взрыва, осколки льда ударили в лицо, и фонтан вздыбившейся воды захлестнул ноги, – он в ужасе закрыл глаза ладонями. Лёд под ногами стал колоться и расходиться по сторонам. Люди бросились врассыпную. Тут в кипящую прорубь со всего маху влетели изукрашенные сани с торчащей поверх баулов и узлов жёлтой трубою граммофона, и вот уже в ледяной воде бьётся обезумевшая от ужаса окровавленная лошадь и среди острых осколков льда, утопающих вещей и предметов – двое мужчин и юная сестра милосердия.

Никита бросился к проруби, ещё несколько кадет, балансируя на качающихся кусках льда, приблизились к беспокойной воде. Связав ремни, стали вытаскивать утопающих… один из кадет, Петя Градский, оступился и сам упал в прорубь, его тоже вытащили, он сел на лёд и, тяжело дыша, в страхе таращился по сторонам. Спасённых силой подняли и погнали бегом к берегу, надеясь согреть замерзающих движением. Одежда на них мгновенно покрылась коркою льда, они бежали, задыхаясь и надсадно сипя промороженными глотками, и на лицах у них был такой ужас, который возможен, наверное, только в аду.

Никита на бегу всё оглядывался назад, ожидая повторных залпов, но их не было, видимо, румыны сделали предупредительный выстрел, чтобы завернуть обратно толпу обезумевших от отчаяния людей.

Ещё восемь вёрст в противную сторону…

Овидиополь встретил враждебно и сухо своих блудных пасынков, школа была уже занята сапёрною частью, и только вмешательство командующего генерала Васильева дало возможность кадетам вновь попасть в её промороженные насквозь классы. Мальчишки, как и накануне, повалились на загаженные полы, поместив внутрь свалки самых маленьких и, согревая их своими телами, забылись тяжелым беспробудным сном…

Утром Бернацкий, построив своих подопечных перед зданием школы, объявил им, что ночью состоялись повторные переговоры на румынской стороне и тамошние власти сжалились и всё-таки согласились принять кадет.

Медленно тронулись по команде и вскоре опять увидели заледеневший лиман, ничуть не изменившийся со вчерашнего дня, только более мрачный и хмурый, оттого что над турецкою крепостью нависали туманные клочья, закрывавшие солнце и почти всё небо. Никита с трудом тащился по льду, как и многие его товарищи, – ночной отдых не дал никакой пользы, никакого успокоения, разбитое и замерзшее тело ныло каждою своею клеточкою, глаза слезились от сильного ветра и желудок мучали непрерывные голодные рези.

Вглядевшись в мутные дали, Никита увидел впереди длинную колонну измождённых людей, они быстро приближались и вскоре поравнялись с кадетами. Из короткого разговора выяснилось, что это разоружённый румынами кавалерийский отряд бандита и погромщика атамана Струка, разгромленный у Маяков и пытавшийся перейти бессарабскую границу. Воины были без оружия, но с сёдлами, – лошадей у них отобрали; они шли понуро, уже ни на что не надеясь, и печать злобной безысходности лежала на их лицах, – шли на заклание, на бойню, на верную погибель… В замутнённом сознании Никиты возникла нетвёрдая мысль о том, что если струковцев не пустили на румынскую сторону, то, скорее всего и кадет в очередной раз не пустят. Слёзы копились у него где-то в самой глубине воспалённых глаз и готовы были вот-вот вырваться наружу, но он сдерживался и, поглядывая на угрюмо шагающих товарищей, продолжал идти вперёд… вот появилась вчерашняя прорубь, уже затянутая толстым слоем нового льда… несчастная лошадь вмёрзла в него намертво и стояла ужасной окровавленной, покрытой густым инеем скульптурой.