Тропа Исполинов - Феликс Эльдемуров

что прельстила меня?

Говоришь ты: "Поверь!",

утешаешь: "Держись!",

А я знаю, ты - Смерть,

а я знаю, ты - Жизнь,

Через тысячи снов,

через тысячи рек...

И я верю, что Бог,

верю, что Человек.

Ты скажи, как мне быть

и идти мне куда?

В небесах, в небытьи

полыхает звезда.

Голубеет трава,

зеленеет земля...

Может, ты неправа,

что прельстила меня?

"Песнь о Звезде"

1

Человек учился рисовать у камня.

Он с трепетом приближался к камню. Беседовал с камнем. Вопрошал камень.

В узловатых переплетениях жилок наблюдал он изгибы искусного танца Девы. Во внезапных внутренних искорках ловил блеск затаившихся глаз. С ясной прозрачностью кристалла сравнивал видимую простоту Океана.

Ведь стоит лишь спросить - и о многом расскажет Камень.

Некогда, очень давно, Тинч любил бывать там, в самой глубине скал. Цветными мелками, прихватить с собой коробочку с которыми он никогда не забывал, его рука подолгу обводила извилины и чёрточки, глазки и сочленения пластов. Ему представлялось, что если он сумеет соединить все эти линии особым, правильным способом, то из глубины скалы само собой проглянет Изображение, удивительное и прекрасное... И что в рисунке том соберётся вся мудрость мира. И вот тогда ему удастся понять и разгадать все тайны земли и неба, огня, воды и воздуха. А может быть - и совершать чудеса...

Шли дожди, шло время. На скалах появлялись и исчезали контуры небывалых рыб и цветов, коней и кораблей, людей и замков. Не было лишь чего-то одного - живого, говорящего. Он перестал таскать с собой мелки. Быть может, обводя не им прочерченные контуры, он невольно искажает что-то, первозданное и первопричинное, что, почти неощутимо, прячется внутри? Надо ли обводить то, что значимо само по себе? Теперь он подолгу просто бродил или сидел и смотрел. Иногда ему начинало казаться, что ему вот-вот доведется увидеть, подсмотреть это... И даже более - он не раз замечал его. Он уже понял, что это было не простым одиноким знаком или рисунком. Оно было странным, на первый взгляд, переплетением изображений, совсем как на рисунках в детских книжках - "найди 22 рисунка в одном". Рисунки, знаки, символы перепутывались, входили один в другой, вытекали один из другого. Они шевелили глазами, они беззвучно разговаривали друг с другом, они просто жили... Он пробовал, и не раз, вооружившись карандашом и бумагой, скопировать хотя бы один-два из них. Выходило, конечно, не очень. Картинки упрямо не желали существовать поодиночке, будучи расцеплены одна с другой. Он заметил, что линии, замеченные им в толще камня, напоминают черты, которые можно встретить в живых существах и простых предметах. Он понял, что отныне, если захочет, сумеет изобразить живую лошадь, скачущую или вставшую на дыбы, подбирающую траву с луга или нежно перебирающую губами торчащую гривку-щёточку жеребенка...

А ещё он любил рисовать корабли и кораблики. Он изучил корабельную оснастку, и не путал, как бывало раньше, бриг и бригантину, баркентину и фрегат. До поры ему упрямо не давались фигуры и лица людей. В них было слишком много тех изображений, причем у каждого - своих. Порой они дружили, иногда - враждовали друг с другом; радовались, злились, передразнивали друг друга. Точно так же смеялось и грустило лицо Айхо... Плавным движением она поправляла сбившийся локон, накручивала прядку волос на указательный пальчик. Она оборачивалась в его сторону, пролетая мимо верхом на Варрачуке, она одиноко стояла на скале, простирая руки к далёкому кораблю на горизонте. Впрочем, всё это была ещё далеко не она...

Человек учился рисовать у камня.

2

...Осенний Бугден, город, который Тинч давно мечтал посетить, встретил его метелью, настоящей ранней метелью из снежных хлопьев. Словно всего неделю назад он не стоял возле моря, размышляя, стоит ли рисковать поломать ручки-ножки, кувыркаясь в чёрных штормовых волнах.

Холод Бугдена смутил его. Сам старинный город, куда крупнее Коугчара и Урса вместе взятых, древняя столица Северного Тагр-Косса, давил его тяжестью мощных каменных стен, на иных из которых можно было чертить пальцем - до того они были прокопченными.

Бугден дымился тысячью тысяч заводских труб. Тинч не знал, куда ему податься вначале и решил обратиться к группе рабочих, которые выходили из ворот после ночной смены. После нескольких безуспешных попыток завязать разговор - внезапно догадался, что они просто не слышат его, и не могут услышать, даже если очень захотят. То были глухонемые, которые работали в цехах, где слух и нервы обычных людей не могут выдержать ужасающего шума галтовок, грохота падающих на каменные полы раскаленных листов железа, и рёва огня, что неистовствует в стенах плавильных печей.

В конце концов ему повезло. Отчаявшись найти какую-никакую работу в центре, он постепенно забрёл на окраину.

Здесь, словно пастух, охраняющий стадо, одиноко стоял среди одноэтажных домишек небольшой пивной заводик. Работу дали грязную, но дали и крышу над головой. Жить-ночевать дозволялось при том же старом подвале, где всё остальное время он и его напарник, долговязый парень по имени Клем, катали и расставляли по местам громоздкие и тяжеленные, как боевые башни пивные бочки.

Пиво заводик выпускал трех сортов, бочки были четырех видов, от совсем маленьких до огромных, выше Тинча. Из цеха розлива они, смрадные и скользкие от пивной пены, катились в подвал по двум пологим, выложенным камнем желобам. На середине пути стояла вертушка, поворачивая которую надо было направлять тяжело идущие под уклон бочки в тот или иной отсек. Внизу их принимал напарник и разбирал по сортам и калибру в удобные для транспортировки батареи. Затем транспортёр одну за другой поднимал бочки вверх, а из цеха непрерывно катились новые.

Мыть полы в подвале полагалось не менее двух раз в сутки, но, тем не менее, зловоние всякий час стояло ужасающее. Когда-то белые, белёные известью стены были покрыты живописными потеками, напоминающими фантастических зверей, раскрывавших пасти и показывавших кривые зазубренные когти.

Подсобные рабочие ночевали и держали вещи в комнатке по соседству с подвалом. Здесь не так воняло перекисшим суслом, но было почти так же сыро. Стены комнатки в незапамятные времена кто-то разрисовал драконами, хлебавшими пиво из старинных кружек. Драконы, очевидно, разноцветные вначале, со временем приобрели равномерную чёрно-зелёную, плесенную окраску, а их безрадостные ухмылки вызывали только жалость.

Пива никто из работающих на заводике не пил, хотя кружки у бочонков с элитными сортами стояли всегда.