Яблоневое дерево - Кристиан Беркель

своими лапищами, как в мирные времена разделывал говяжьи и свиные туши во дворе у родителей. Их семья обеспечивала все окрестные мясные лавки. И в войну, должно быть, тоже не голодали.

– Говядину разрезают вдоль туши. Так мы получаем две симметричные половины и делим их на передние и задние четвертины. Передние ноги, спина, живот, задние ноги. Это называется грубая разделка.

– Моя мать делала по воскресеньям говяжье жаркое и пюре. Когда она ставила еду на стол, еще шел пар, – сказал тощий, как жердь, солдат. Ему было лет двадцать, но выглядел он как преждевременно постаревший ребенок.

– С каким соусом? Ты должен описать соус, иначе представить не получается, – сказал его сосед.

– А, соус, он, даже не знаю, его готовила моя мать, но он был… Такой… Кажется, коричневый.

– Приятель, ты совсем? – возмущенно глянул на него сосед. – Рассказываешь тут про говяжье жаркое, от которого слюнки текут, и дальше ничего? Я тебе сейчас рожу начищу, глядишь, и память проснется.

Парень никак не отреагировал. Он уставился в одну точку. Его лицо напоминало пустую комнату, в которой кто-то выключил свет.

Толстяк – когда он говорил, кожа у него на подбородке болталась, словно старая тряпка – поспешил к нему на помощь.

– Для этого берется мясо с ноги. Натирается солью и перцем и быстро поджаривается на масле со всех сторон – тогда поры закроются и мясо останется сочным внутри.

В ответ на его рассказ прозвучали стоны и вздохи. Завладев вниманием публики, толстяк с горящими глазами продолжил рассказ.

Было важно уточнить каждую деталь, обсудить всевозможные варианты, чтобы растянуть процесс. Никто не хотел преждевременно заканчивать эту совместную трапезу и снова сидеть в одиночку, страдая от голода, брошенный всеми, без матери, без семьи.

– Кладешь говяжьи мозговые кости в холодную воду и начинаешь готовить. Когда закипит, снимаешь пену и варишь бульон еще пять минут. Добавляешь мясо и порезанные овощи. Кидаешь соль, перец и можжевеловые ягоды и варишь два-три часа на слабом огне. Не забывая при этом периодически снимать пену. Потом достаешь мясо, нарезаешь кубиками и возвращаешь в суп или используешь как-нибудь иначе…

Бурные аплодисменты. Русские на заднем плане покачали головами.

31

Когда начались схватки, Сала явилась в клинику Лейпциг-Дёзен, к профессору Дибуку.

Сестры приняли ее в отделении неотложной помощи и повезли на каталке по пустым коридорам больницы. Сала чувствовала себя как в доме с привидениями – казалось, за каждой дверью поджидают души убитых детей. Здесь должен родиться ее ребенок? Путь казался бесконечным. В конце каждого коридора они поворачивали налево или направо, в следующее разветвление лабиринта. Дважды она видела в сумраке коридоров спешащих куда-то врачей. Между ногами стало горячо и влажно. Отошли воды.

Дрожа от бесконечной боли и слабости, Сала почувствовала, что ей ставят капельницу.

– Что делать, если я потеряю сознание?

– Когда ты нам понадобишься, мы тебя разбудим, – пообещала медсестра, терпеливая берлинка с сильными руками и удивительно чистой кожей лица. Она сделала Сале еще один укол.

– Что это?

– Стрихнин, детка, все остальное у нас закончилось, – она рассмеялась. – Нет-нет, не пугайся, просто успокоительное. Профессор сейчас придет. Наверное, ищет свой бон-бон.

– Ищет что?

– Свой партийный значок. В последнее время он постоянно его теряет, – она хихикнула. Потом опустила руку Сале на лоб. – Выглядишь анемично, милочка, у тебя недавно было сильное кровотечение?

Сала слабо кивнула.

– Сегодня утром. Целый поток.

– Ты в надежных руках. Будем надеяться, ребенок не доставит нам особых хлопот. Кто это будет?

– Мальчик.

– Мальчики нам нынче пригодятся. По мне, так лучше двое или трое, но их поди выкорми, верно? – она ободряюще улыбнулась. – Не переживай, милая, профессор знает, что делает, а чего не знает он, знаем мы. У меня еще никто не умирал. А я уже помогла появиться на свет маленькому городу.

У Салы потемнело в глазах.

– Ну куда он запропастился? – акушерка посмотрела на часы. – Я пойду посмотрю и сразу вернусь, милая. – Она поспешила прочь.

Время тянулось бесконечно. Казалось, Сала лежит здесь уже много часов. Одна, в холодном коридоре. Видимо, где-то было открыто окно. Перерывы между схватками становились все короче. Между ног снова стало тепло. Она осторожно откинула одеяло. И посмотрела на простыню. Все было в крови. Сала изумленно приподнялась.

– Помогите, – прозвучал в коридоре ее слабый голос.

Где-то вдалеке пробежали по коридору две медсестры, не обратив на нее внимания.

– Помогите. У меня кровь. Черт подери, у меня кровь. Врача. Скорее.

Ужас. Наконец послышались шаги.

Она узнала голос профессора.

Ее ослепил яркий свет. Кто-то развел ей ноги.

В нее проникла рука. Сала с криком попыталась поднять голову, чтобы что-то увидеть. К ней вернулась ясность сознания. Она должна родить этого ребенка. Должна.

– У него обвитие пуповиной вокруг шеи. Повернуть не удается. Он крепко застрял в родовых путях.

Сала ничего не понимала. Что говорит акушерка? Не сдаваться. Дальше. Дальше. Быстрее. Она услышала голос профессора.

– Кислород?

– Низкий.

– Щипцы.

Сала почувствовала, как в нее проник холодный предмет, а потом резкий рывок, словно из ее тела попытались вытащить грузовик. После этого вся боль исчезла. Тишина. Крик. Что-то мягкое и нежное на ее коже. Она увидела маленькую, помятую, посиневшую головку. Губы искали ее грудь. Приятная боль. По лицу Салы побежали слезы.

– Господин профессор, здесь что-то еще, посмотрите.

Стало тихо. Сала попыталась что-то разглядеть, но оба быстро повернулись к ней спиной.

– Fetus Papyraceus, – сказал профессор. В его голосе прозвучало любопытство.

– Плоский, как бумага, – сказала акушерка.

Сала изумленно выпрямилась. И успела увидеть, что, уходя, попыталась скрыть от нее акушерка. Ребенка. Сала закричала. Это был ее ребенок. Ее второй ребенок. Он выглядел, как сплющенный эмбрион. Сала кричала. У нее быстро выхватили младенца. Продолжая кричать, она попыталась встать. Профессор силой заставил ее лечь обратно.

– Свинья! Почему вы мне не сказали? Свиньи. Вы свиньи. Мой ребенок. Верните мне моего ребенка! Пожалуйста. Я… прошу… прошу… мой ребенок.

Она потеряла сознание.

Сала пришла в себя в маленькой комнате. Где ее ребенок? Куда его унесли? Что произошло? Ее охватил страх. Внезапно раздался высокий, пронзительный звук. Сирена. Набат? Она осмотрелась. Комната была нормально обставлена. Перед окном стоял стол. Она услышала пение черного дрозда. Там есть сад? У противоположной стены возвышался книжный шкаф. Буквы на корешках терялись в полумраке. Стены обклеены зелеными обоями. Это не больничная палата. Где она? Внизу живота все пульсировало. Между ног – покалывало и тянуло. Сала попыталась встать, но была слишком слаба.

Кто-то стоял рядом