Россия – наша любовь - Виктория Сливовская

книгами, но и чтобы поговорить, что приобрело особое значение в начале восьмидесятых, особенно во время военного положения. Институт бурлил, действовала нелегальная «Солидарность», мы платили взносы, читали самиздат. Пани Оля (Александра Скаржиньская), чрезвычайно любезная, работала в фотокопировальном отделе, занималась заодно копированием различных запрещенных текстов. Кто-то донес; прошел обыск, но осторожная и предусмотрительная «хозяйка» маленькой фотолаборатории не хранила у себя подозрительных изданий. Однако в 1983 году под каким-то предлогом ее уволили, несмотря на наши протесты. Фотоотдел был закрыт, а в 1985 году место «главного фотокопировальщика» занял Элигиуш Менжик и тоже крайне услужливый и эффективный, несмотря на инвалидность. Он не встряхивал картриджи с каким-то порошком, как это делала пани Оля, ксероксы нового поколения стали более быстрые и простые в использовании… Сегодня и он вышел на пенсию.

Характерно, что в разные годы деятельности института различные его отделы становились ведущими – сотрудники этого лучшего отдела были наиболее активными, на их собрания приходили слушатели со стороны и прочее. Таковыми были по очереди: отдел профессора Витольда Кули, связанный с французской школой «Анналов» Фернана Броделя и с профессором Жаком Ле Гоффом, затем отдел профессора Тадеуша Лепковского, занимающийся Латинской Америкой, и, наконец, отдел истории интеллигенции, возглавляемый первоначально Рышардой Чепулис-Растенис, затем Ежи Едлицким, а теперь Мачеем Яновским. Значимость этих людей заключалась, прежде всего, в том, что они привлекали исследователей в свои отделы из других исследовательских центров, становились пунктами притяжения, куда стремилась молодежь, и охотно приходило старшее поколение, чтобы рассказать о своей работе. В последние несколько лет вызывали интерес встречи, на которые Ежи Едлицкий приглашал выдающихся ученых и общественно-политических деятелей, как польских, так и иностранных, из разных, иногда далеких областей. Конечно, я могу перечислить лишь те отделы, с которыми я так или иначе была связана, и которые в своей деятельности выходили за рамки обязательных занятий.

В разные годы я кочевала по отделам и секторам. В течение многих лет профессор Стефан Кеневич, Давид Файнхауз и я не были объединены даже в сектор, а были коллективом из трех человек, занимающихся изданием источников по Январскому восстанию. После перемен, связанных с событиями 1968 года, профессор Кеневич, когда была отменена возможность совмещения двух ставок, остался в Варшавском университете, а Давид эмигрировал. Так что я осталась в одиночестве, хотя издательская работа продолжалась. Ежи Едлицкий посоветовал мне присоединиться к отделу Витольда Кули, поскольку в трудные времена нельзя оставаться одному. Я так и сделала. Однако вскоре из-за тяжелой болезни Кули отдел возглавила профессор Янина Лескевич, активнейшая из самых активных во всем институте. Затем, в связи с очередной реструктуризацией, я оказалась у профессора Петра Лоссовского и, наконец, пришла к Ежи Едлицкому, а потом до пенсии я работала у его преемника – Мачея Яновского. Я признаюсь, что независимо от того, где я формально работала, я все время занималась одним и тем же – издавала следующие тома документов, связанных с Январским восстанием, а затем «зеленой серии», получившей название по цвету суперобложки, чьи тома исследований и материалов касались движения за независимость в 1833–1856 гг.; я писала рецензии и статьи и, наконец, издала монографию по истории России.

В Институте истории всегда было у кого учиться. Честности и преданности своему месту работы – у профессора Тадеуша Мантейфеля, постоянному расширению знаний в различных областях, сердечности в сочетании с чувством юмора – у профессора Януша Тазбира, уважению к документам и профессиональным навыкам – у профессора Стефана Кеневича, страсти к новым методам работы – у профессора Витольда Кули, неизменной доброте и заботе о подчиненных – у профессора Янины Лескевич и возглавлявшей библиотеку Эльжбеты Видершаль, умению говорить и притягивать выдающихся людей разных профессий – у Ежи Едлицкого, сохранению достоинства несмотря на самые трудные испытания – у многих коллег во главе с Рысей Чепулис-Растенис, радости жизни и остроумию – у Крыси Мужиновской… Всего невозможно перечислить. Добавлю, что училась и продолжаю учиться у последующих поколений энтузиастов истории, у моих коллег – у Ани Брус и Магды Мичиньской, а также у тех, чьи взгляды по многим вопросам я не разделяю, но меня объединяет с ними любовь к предмету исследования и то, что можно, грубо говоря, определить как правота. Я многому научилась у Анджея Новака, еще когда он готовил диссертацию, и никакие внешние усилия не вынудят меня отказаться от сердечной дружбы с ним и ему подобными. Я убеждена, что можно принципиально отличаться друг от друга, избегая языка клеветы и оскорблений. Вот почему я более пятидесяти лет чувствовала и продолжаю чувствовать себя в институте как дома. Правда, в последнее время что-то начинает существенно меняться. Тем не менее, я пишу о «моем институте»…

А ведь управлять целым научным учреждением и отдельными отделами, сохранить в них себя было совсем нелегко. Все сотрудники – сверху донизу – должны были идти на какой-то компромисс. И возможно не стоит на основании личных дел госбезопасности делать выводы о том, кто и какие границы нарушил. Лучше оставить это Истории.

Время от времени курировавшие нас чиновники решали провести радикальные реформы: то меняли структуру отделов, в том числе и нашего, то вновь вводили так называемые ключевые планы, под которые нужно было адаптировать текущие работы. Однако опыт показывал, что в результате шуму было много, а изменения были небольшие – самое большее приходилось перейти из одного отдела в другой или поменять его название. Мечта чиновников из обширной администрации ПАН состояла в том, чтобы мы работали определенное количество часов, но это оказалось невозможным из-за недостатка помещений (в каждой комнате в разные дни недели проводили собрания разные отделы и секторы); их следующая идея состояла в том, чтобы мы каждое утро являлись на Рыночную площадь Старого города, расписывались в журнале и затем разъезжались по архивам или библиотекам. Это вызвало не только протест, но и всеобщий гомерический смех; наконец, было решено расписываться в журнале с указанием того, кто и где собирается проводить рабочее время (в архиве, библиотеке, дома, на конференции в другом городе или за границей), чтобы можно было связаться со всеми при необходимости. Этот ритуал прижился и сохранился до наших дней, и тех, кто сомневается в его значении, мы, старшее поколение, с опытом, стараемся убедить, что не стоит бороться с такой глупостью (контролерам есть, по крайней мере, что проверять). Нечего заниматься самообманом – бюрократия как процветала, так и процветает, и ничто не может ее уменьшить, никакая идея дешевого государства. В ПНР была, как сейчас говорят, idée fxe – «государственная тайна»; плакаты, особенно в начальный период, предупреждали, что «враг не дремлет». Во время одного из посещений контролирующих органов