Россия – наша любовь - Виктория Сливовская

времени, некоторые обнаружили в них доносы коллег (конечно, это было ничто по сравнению с личными делами-«папками», создаваемыми органами госбезопасности). Однако ни я, ни Ренэ даже не потрудились ознакомиться с этой конфиденциальной информацией. Зачем это знать? Позже слежка усилилась. Пришли даже электрики, чтобы установить новые двойные розетки. Затем «наши» члены «Солидарности» проверяли, где есть прослушка, но… этим занялся, в частности, симпатичный коллега М., – как выяснилось позднее, – тайный сотрудник, которого самого «установили» в институте. Не удивительно, что ничего не было обнаружено. Но это все давние времена, а подозрение не было окончательно доказано. К удивлению всех нас и огорчению своих учеников с 1963 года постоянным осведомителем о том, что происходит в Институте истории ПАН и Лодзинском университете, оказался всеми уважаемый профессор Анджей Феликс Грабский, псевдоним Ясон, который без сопротивления и даже охотно связывался со своим начальством вплоть до 1987 года, когда из-за многочисленных обязанностей встречи с ним стали менее частыми; тем не менее, он и тогда смог передать «серию интересных сведений и указаний»[85].

Прослушивание наших телефонов было подтверждено наводящим на размышления случаем. Крыся Мужиновская обычно сопровождала немцев. Однако однажды, хотя ее не было в списке сопровождавших, ей пришлось заменить свою заболевшую коллегу. Встретив гостя, она позвонила мне и, расстроенная, рассказала, что не может освободиться от впечатления, что он еще вчера носил нацистскую форму. Мы долго разговаривали, у нас обеих было много воспоминаний об оккупации. И тут вдруг Кристину вызывают в дворец Мостовских[86], где расспрашивают о прибывшем немце. Было очевидно, что это могло быть вызвано только нашей болтовней по телефону.

Первоначально институт был молодым, а кадровые сотрудники – пожилыми, хотя все-таки с ним сотрудничали и Ванда Мощеньская и Юзеф Серадзский, из Кракова на заседания ученого совета приезжал профессор Казимеж Лепшиц. Витольду Куле не было и сорока лет. Большинству из нас было чуть больше 20 лет, и кроме подготовки диссертаций все занимались подраставшими детьми. Ежегодно для них устраивалась рождественская елка – в зале имени Лелевеля стулья сдвигали к стене, раздавали подарки и сладости, а профессор Богуслав Лесьнодорский отвечал за игры и водил хороводы. Среди самых активных детей была полная идей Малгося Мужиновская (сегодня занимающаяся уже собственными внуками Малгожата Маляновская). Однажды Малгося развеселила нас своим ответом на вопрос, чем занимается ее мама: «Мамочка, – уверено ответила она, – сначала переписывает из книг на карточки, а затем с этих карточек в книгу». Мамочка, т. е. Кристина, долгое время работала над диссертацией, а когда уже начали рассматривать вопрос о ее увольнении, она написала, защитила и опубликовала диссертацию; более того, ее книга вышла и по-немецки…

Здесь я не могу удержаться от краткого отступления. Когда пришла мода на длинноволосых, то с ними начали бороться не только добровольные резервы гражданской милиции и школа, но и пожилые люди, особенно женщины бальзаковского возраста. Однажды в автобусе перед нами стояла группа длинноволосых юношей, и вдруг в унисон раздались осуждающие их голоса. На это Мужиновская заявила: «Я не понимаю, в чем дело. Что такого особенного в этой молодежи? А наши марксистские классики – Маркс и Энгельс? У них были не только длинные волосы, но и бороды! Пожалуйста, посмотрите на варшавские памятники. Шопен – наша гордость, разве он коротко пострижен? А Адам Мицкевич? Мало того, что он с длинными волосами, но у него еще, как известно, перхоть на воротнике. А эти молодые люди, чистые и аккуратные! Только князь Юзеф в своих римских одеждах, сам на себя не похож, но я уверяю вас, что он также обожал свои кудри». Ребята были счастливы, а автобус затих.

Возвращаясь, однако, к старшему поколению в Институте истории: профессор Юзеф Серадзкий, которому довелось многое пережить, был очень нервным, никогда не было возможности понять, как он поведет себя, что забавляло нас, молодых и глупых. Рассказывали, что он боялся, что обнаружат, что он написал брошюру о Пилсудском в межвоенные годы и теперь удалял ее из всех библиотек вместе с каталожными карточками. Он только забыл о… библио теке Сейма, не говоря уже о частных коллекциях.

Популярностью пользовались организуемые директором Казимежем Грошиньским новогодние и карнавальные балы; кроме залов имени Костюшки и Лелевеля в небольших комнатах организовывались буфеты и места для отдыха. Приходили парами с выкупленными приглашениями, но и на месте (в институте) завязывались отношения, что служило поводом для сплетен.

Любина Окниньская, работавшая в 1954–1972 годах, прославилась, в первую очередь, как поклонница экскурсий. Она находила самые разнообразные места для посещения, организовывала грузовики, на которых мы ездили, например, в Мацеёвице. Экскурсоводом был, как правило, замечательнейший и очаровательный профессор Станислав Хербст. Он подробно рассказывал о сражениях и крепостях, если таковые были поблизости. Больше всего мне запомнилась поездка в Казимеж-Дольны, где на горе Трех Крестов вокруг нас собралась толпа детей, слушавших рассказы о битвах, происходивших здесь в разное время (в этих кустах – происходило что-то одно, а в тех дальше – что-то еще и так далее). Куда бы с нами, или иностранными гостями ни шел профессор Хербст (например, в парк Лазенки или по восстанавливавшейся Варшаве), у нас всегда была возможность послушать удивительную историю, полную красочных деталей. Была молодой и наша библиотека, руководимая с момента создания института и до 1971 года Эльжбетой Видершаль, которой еще не было пятидесяти, женой талантливого историка Людвика Видершаля, публикации которого по сей день важны для нас. Он был убит на ее глазах в конце войны группой наемников из Польского подпольного государства. На первом этаже, в читальном зале и комнате, занятой библиотекарями, царила атмосфера абсолютной доброжелательности. Тон задавала, естественно, пани Эльжбета. Она была необыкновенным человеком во всех отношениях. Неудивительно, что о ней писали и Януш Тазбир, и Мария Чарновская, и многие другие[87]. Она сочетала с мягкостью «(…) решимость и умение предлагать решения коллегам таким образом, что они считали их своими»[88], – пишет Ханна Цынарская. При виде ее человек сразу расплывался в добродушной улыбке, всегда можно было рассчитывать на ее помощь и совет. В связи со скромными финансовыми ресурсами профессор Мантейфель решил поделить покупку книг между двумя библиотеками: Историческим институтом Варшавского университета и нашей, ПАН, которая сосредоточилась на приобретении журналов, отказавшись от покупки многих книг (с этим связано отсутствие важных позиций в ее коллекции). Сегодня эти суровые меры перестали применяться, но атмосфера сохранилась, а значит, и сюда можно заглянуть с настоящим удовольствием. После того, как Эльжбета Видершаль ушла на пенсию, ее место заняла Ханна Цинарская. В библиотеку заглядывали не только за