К суду истории. О Сталине и сталинизме - Рой Медведев

Истинные масштабы этой жестокой репрессивной акции установить трудно. Еще на январском пленуме ЦК ВКП(б) в 1933 г. было доложено, что за период с начала 1930 г. по конец 1932 г. было выселено в отдаленные районы страны 240 757 кулацких семей, то есть вместе с членами семей – около 1,5 млн человек. Это были явно заниженные данные. В более поздних исследованиях можно найти иные цифры. Сообщается, что ликвидация кулачества проводилась в два этапа. На первом этапе – до октября 1930 г. – в северные районы страны было выслано 115 231 семейство. В феврале 1931 г. было принято решение о втором этапе выселения кулачества. В течение года было выслано еще 265 795 кулацких семей [241] . Таким образом, общее число выселенных достигло 381 тыс. семей. Это официальные данные, которые не были доложены в 1933 г. пленуму ЦК, но которые основаны на сообщениях органов ГПУ, осуществлявших выселение, и на материалах проверки, проведенной осенью 1931 г. членами Президиума ЦКК ВКП(б) [242] . Однако и эти данные не могут считаться исчерпывающими и точными. Они не включают те кулацкие хозяйства, которые находились в районах сплошной коллективизации. Они не включают и те сотни тысяч хозяйств середняков и бедняков, которые были выселены как подкулачники. Кроме того, известно, что массовые выселения крестьянских и казачьих семей в северные районы проводились и в 1932 г., то есть после упомянутой выше проверки Президиума ЦКК. Мы вряд ли погрешим против истины, если выскажем предположение, что общее число раскулаченных составляло около 1 млн семей, из которых не менее половины было выселено в северные и восточные районы страны.

В советской историографии массовое выселение кулацких семей в отдаленные районы страны объясняли обычно обострением классовой борьбы в деревне, причем всю вину за это обострение большинство авторов возлагают только на самих кулаков. Но это неточно и несправедливо. Классовая борьба в деревне действительно стала обостряться уже в 1928 г., но это было связано с применением чрезвычайных мер и массовым нарушением советской законности местными властями. Обострение классовой борьбы происходило и в результате тех перегибов и извращений в колхозном строительстве, которые были допущены в 1929 – 1930 гг. Эти перегибы вызывали недовольство и основной массы середняков. Таким образом, кулацкая часть деревни не была изолирована и нейтрализована, и это облегчало и поощряло сопротивление кулачества. Да само по себе выселение кулачества было актом гражданской войны, который, естественно, порождал у части богатого крестьянства попытки активного сопротивления. Террор был обрушен не только на «контрреволюционный кулацкий актив», но и на значительные массы зажиточных середняков, которые лишь эпизодически применяли наемный труд или не применяли его вовсе. К тому же был установлен такой порядок, при котором личное имущество богатых семей распределялось среди бедноты. Это способствовало зачислению многих зажиточных середняков в списки на раскулачивание.

Во многих областях и районах удары властей обрушились и на маломощных середняков, бедняков и батраков, которые отказывались по разным причинам вступать в колхозы и которые для удобства репрессий были обозначены нелепым термином «подкулачники».

О том, как происходило раскулачивание в 1930 – 1932 гг., немало сведений можно почерпнуть и из советской художественной литературы. Весьма правдиво описывает драматические сцены выселения зажиточных казачьих семей М. Шолохов в романе «Поднятая целина». Страшные эпизоды этой террористической акции описаны и в романе «Бруски» Ф. Панферова. В изданной в 1964 г. повести С. Залыгина «На Иртыше» дается правдивая картина коллективизации в сибирской деревне, где жертвой раскулачивания становятся многие добросовестные и честно работающие середняки. К слову сказать, именно в Сибири было особенно много жертв раскулачивания, так как сравнительно зажиточное сибирское крестьянство не торопилось создавать колхозы. В одном только Западно-Сибирском крае в 1932 г. было выселено на Север 43 тыс. семей. По документам все они проходили как кулаки и подкулачники [243] . О жестоких эксцессах, сопровождавших коллективизацию в Сибири, писал и В. Астафьев в романе «Царь-рыба».

О злоупотреблениях и перегибах при раскулачивании писала немало и партийная печать в 1930 – 1931 гг. «Можно привести очень много фактов, – писал, например, еще в середине 1930 г. А. Ангаров, – показывающих, что сельсоветы к вопросу раскулачивания подходили упрощенно, механически, формально… Было допущено очень много случаев раскулачивания середняков. В этом отношении особенно отличился Герценовский сельсовет (речь идет о Свердловской области). Середняков раскулачивали по различным причинам. Одного середняка раскулачили за то, что он продал когда-то около десятка кос своим односельчанам. Другого раскулачили за продажу своих хлебных излишков, третьего – за покупку усадебного участка, четвертого – за продажу коровы, что им было сделано два года назад; пятого – за продажу подошв к сапогам, шестого – за продажу сена в кооперацию и т. д. Ясно, что все это нарушало смычку с основной середняцкой массой… В Семенковском сельсовете (Ивановская область) группа бедноты при колхозе “Труд на пользу” вынесла постановление: “Создать комиссию для взятия на учет имущества как у кулака, так и у середняка. Поручить комиссии немедленно приступить к работе”. В другом постановлении этой же группы говорится о взятии на учет швейных машин, зеркал, трюмо и кроватей. “Постановили: взять на учет всю роскошь”.

…Были случаи, когда раскулачивали пастухов или за то, что у них дед был кулаком, или, наконец, за воспитание племянника-сироты. Один сельсовет постановил раскулачить 34 хозяйства. При проверке оказалось, что из них только 3 действительно кулацких, остальные середняцкие» [244] .

Подобных примеров были многие тысячи. Мы приведем ниже один из эпизодов раскулачивания, о котором пишет в своей неопубликованной повести участник коллективизации М. Н. Авербах. В 1930 г. еще совсем молодым рабочим он был включен в специальную бригаду, отправленную в деревню для помощи в раскулачивании.

«…Дверь открылась. Бригада врывается в дом. Впереди оперуполномоченный ОГПУ с револьвером в руках.

– Руки вверх!

Моргунов едва успевает разглядеть тщедушную фигурку классового врага. Он в белых подштанниках, темной нательной рубахе, босой, всклокоченная бородка на давно не бритом лице немного загнута вперед. Глаза, округлившись от ужаса, перебегают с места на место. Вздрагивает морщинистое лицо, грубые коричневые руки трясутся. На открытой груди, на заношенном шнурке потемневший от времени крестик.

– Господи, Иисусе Христе! Спаси и помилуй!..

Через открытую дверь в жарко натопленную избу врывается морозный клубящийся воздух. Члены бригады по раскулачиванию уже у окон, взгляды суровы, все ждут чего-то ужасного, все готовы в бой ринуться за себя, за Советскую власть, за дело социализма. Но подкулачник Терентьев и не думает сопротивляться. Он часто моргает и крестится, переступает ногами, как будто стоит на горячем, и вдруг начинает рыдать. Судорожные всхлипы перекореживают все его тело. Он неестественно изгибается, подергивается, и маленькие блестящие капли одна за другой катятся по загрубелому обветренному лицу. Соскочила с полатей и в голос завыла немолодая жена, заплакали дети, замычал лежащий у печи, видимо, не совсем здоровый теленок. Моргунов с ужасом осматривается вокруг. Он видит: в избе только горница и громадная русская печь. В переднем углу, под иконами, две простые деревянные лавки и грубый из досок сколоченный стол. Нет ни шкафов, ни кроватей, ни стульев. На полках простые, истертые временем деревянные миски, такие же старые ложки. У печи ухваты, ведра с водой, а слева у стенки – большой старомодный сундук.

– Классовый враг!

Представители власти уже объявили Терентьеву, что он арестован. Его раскулачат и тут же сошлют. Имущество все конфискуют. Семья едет сразу за ним, но куда – неизвестно. С собой можно взять только носильные вещи, белье.

Терентьев трясется и плачет:

– Какие мы кулаки? За что? Что я сделал?

Ему не отвечают. Грубо ломая замки, вскрывают сундук и кладовку. Тащут какую-то обувь, дерюгу, продукты.

– За что? Что я сделал?

– А ничего! Ты – кулак, подкулачник!.. Ты против колхозов!.. Ты не хочешь вступать и срываешь всю работу! Вот и вся недолга!

Приступают к описи скарба» [245] .

Жестокая директива о выселении семей экспроприированных кулаков была связана в первую очередь с тем, что Советское государство не располагало в 1930 – 1931 гг. необходимыми материальными и финансовыми ресурсами для помощи создаваемым колхозам. Поэтому и было решено передать колхозам практически все имущество кулацких хозяйств. Уже к маю 1930 г. у половины колхозов бывшее кулацкое имущество составляло 34% неделимых фондов этих колхозов [246] . Таким образом, форсирование коллективизации толкало к максимально жестоким методам раскулачивания. В нетопленых вагонах сотни тысяч крестьян, женщин, детей ехали в отдаленные районы Урала, Казахстана, Сибири. Многие тысячи их гибли в пути от голода и холода, от болезней. Старый член партии Э. М. Ландау встретил в 1930 г. в Сибири один из таких этапов. Зимой в сильный мороз большую группу кулаков с семьями перевозили на подводах на 300 километров в глубь области. Дети кричали и плакали от голода. Один из мужиков, не выдержав крика младенца, сосущего пустую грудь матери, выхватил ребенка из рук жены и разбил ему голову о дерево.