Тень каннибала - Андрей Воронин

"Черт подери, - думал он, - неужели это я убил парня? Пусть не собственными руками, косвенно, но все-таки... Неужели он погиб из-за меня? Из-за моего дурацкого упрямства, из-за моей тупой самоуверенности... Поставил на своем, сделал как захотел - и вот результат. Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел, а от тебя, Сорокин, и подавно уйду... Дьявол, до чего же это неприятно - отвечать за других, особенно когда речь идет о жизни и смерти! Как же я, оказывается, основательно от этого отвык - отвечать за других".

"Стоп, приятель, - мысленно сказал он себе. - Этак можно додуматься черт знает до каких вещей. Вот поговорю с Тюхой, расспрошу его, что да как, и тогда уж решу, стоит ли мне волноваться. Может, Сорокин все-таки прав, и эта авария произошла по чистой случайности. Мотоцикл - это же дорогостоящее и шумное орудие самоубийства..."

"И все-таки, - подумал он, - кто же мог опознать во мне арестованного милицией Ярослава Велемировича Козинцева? С кем я виделся-то? И главное, когда? Может быть, нужно было действительно уехать из города? Где я бывал за эти дни? Да нигде, кроме ближайшего гастронома да лавки Пигулевского. И я могу поручиться, что за все это время не видел ни одного знакомого лица, кроме Сорокина, Мещерякова, Марата Ивановича и, естественно соседей. Ну, плюс парочка продавщиц из гастронома, которые за много лет примелькались мне и которым, скорее всего, примелькался я. Но ни соседи, ни продавщицы не знали меня как Козинцева..."

"Есть, - вдруг осенило Забродова. Он вспомнил соседа по лестничной клетке, который выглянул на площадку в тот самый момент, когда он, Илларион, в маскарадном костюме Козинцева возился с замком своей двери. Вот он, маньяк!"

В таком предположении имелся некоторый резон, поскольку в прошлом соседа была одна темная история, тянувшаяся несколько лет. Правда, тогда сосед Иллариона оказался ни в чем не виновным, но кто мог знать, как повлиял на психику этого заурядного человечка тот мрачный период его жизни? Может, на сей раз он свихнулся по-настоящему? Может быть, он решил отомстить Забродову за смерть своей жены и избрал для этого вот такой длинный, запутанный путь?..

"Чушь, - мысленно одернул себя Илларион. - Полный бред и бессмыслица. Ничего себе, месть! Месть - это либо банальный удар ножом, либо не менее банальная анонимка, либо что-то сложное, спланированное на много ходов вперед, безотказное и изуверское - естественно, в том случае, если мститель еще и эстет. А тут нелепость громоздится на нелепость. Нет, это не версия. Изложи такую версию Сорокину, он будет хохотать до сердечного приступа".

Забродов добрался до больницы немного быстрее, чем рассчитывал, и в течение долгих пятнадцати минут вместе с другими посетителями неприкаянно мыкался в просторном, прохладном и благоухающем больничной пищей вестибюле. Поглядывая на часы и от нечего делать разглядывая информационные стенды, он украдкой косился на заполнявшую вестибюль публику, гадая, нет ли среди пришедших навестить больных матери Пантюхина. Впрочем, время было рабочее, и Забродов не видел причины, по которой мадам Пантюхиной стоило брать отгул. Жизнь ее сына была вне опасности, а необходимость зарабатывать на жизнь никуда не пропала.

Прогуливаясь по вестибюлю, Илларион сочинил более или менее убедительную легенду, которую намеревался рассказать строгой медицинской сестре. Его старания оказались напрасными: в травматологию пускали всех, кто выражал желание посетить это печальное место. Ровно в пятнадцать ноль-ноль послышался лязг отодвигаемого засова, и закрывавшие окно гардероба ставни распахнулись настежь. Сердитая старушенция с длинной седой щетиной на подбородке и под носом выдала Иллариону белую накидку, и он уверенно вошел в стеклянную дверь, украшенную сделанной по трафарету надписью "Травматологическое отделение". Навстречу ему немедленно попался гражданин в полосатой пижаме, который бережно нес перед собой закованную в гипсовую броню ногу, опираясь при этом на два облупленных казенных костыля. Илларион узнал у него, как пройти в нужную палату, свернул согласно полученным разъяснениям за угол и двинулся по освещенному люминесцентными лампами длинному коридору с цементным полом и выкрашенными в тоскливый светло-бежевый цвет стенами.

Огороженный полукруглым барьером пост дежурной сестры оказался пустым. В коридоре тоже было пусто. Теоретически охрана могла находиться внутри палаты, но Илларион в этом сомневался. Ему казалось, что он опередил Сорокина, если тот вообще имел намерение предпринимать какие-то шаги в этом направлении.

Забродов вошел в палату, держа перед собой, как пропуск, полиэтиленовый пакет с купленными по дороге апельсинами. Он улыбался, хотя поселившееся под ложечкой мерзкое холодное животное продолжало увеличиваться в размерах и проявляло растущую активность.

Палата оказалась трехместной, но две койки в ней пустовали, поджидая, по всей видимости, беспечных граждан, которые должны были в ближайшее время заработать разнообразные травмы и угодить в эту скорбную обитель. На третьей, безучастно глядя в потолок ярко-красными от внутреннего кровоизлияния глазами, лежал Пантюхин. Его левая рука была туго забинтована почти до плеча, голову тоже украшал марлевый тюрбан. В углу стояла пустая капельница, а под кроватью Илларион заметил полупрозрачную полиэтиленовую утку. Утка ему не понравилась. "Какого черта надо было делать эту хреновину прозрачной?" - подумал он, поспешно отводя взгляд от не полюбившегося ему сосуда.

Прямо над головой Тюхи из кафельной стены торчал кислородный кран с блестящим хромированным вентилем и какой-то полустертой сопроводительной надписью, сделанной по трафарету столь любимой во всех отечественных больницах красной масляной краской. Надпись была совершенно нечитабельной и сильно смахивала на брызги свежей крови, что тоже не поднимало настроения.

Помимо кроватей и тумбочек, в палате имелось два жестких фанерных стула. Илларион вспомнил, что они называются гнутоклееными, и подумал, что не смог бы придумать более смешное название даже за большие деньги.

Впрочем, смешно ему не было.

Он положил пакет с апельсинами на тумбочку, придвинул к постели Тюхи один из стульев и сел, подобрав под себя полы накидки. Тюха перевел на него безучастный неузнающий взгляд.

- Ну, привет, симулянт, - сказал Илларион самым веселым тоном, на какой только был способен. Он понятия не имел, с чего начать разговор и каким образом вести его дальше, но решил положиться на авось.

- Здравствуйте, - слабо, но вполне отчетливо ответил Тюха. - Вы кто? Из милиции, что ли? Следователь?

- Да как тебе сказать... Что-то в этом роде. Голова-то как?

- Кружится, - признался Тюха. - Болит. Говорят, сотрясение.

- Подумаешь, сотрясение, - легкомысленно заявил Забродов. - У меня этих сотрясений знаешь сколько было? И, как видишь, ничего. Но я к тебе по делу. Апельсин хочешь?

Пантюхин отрицательно качнул головой и тут же скривился - видимо, голова у него и вправду болела. Илларион испытал укол стыда, но отступать было некуда. Кроме того, нужно было поторапливаться, пока присланная Сорокиным охрана не вывела его отсюда.

- Как ты думаешь, - продолжал он, - эта авария, в которую угодили вы с Алексеем, была случайной?

- А как же, - все тем же слабым голосом отозвался Тюха. - Салажата какие-то играли. Пятый.., то есть Пятнов., вовремя не заметил.., ну, и вот...

- Ясно, - сказал Илларион. - А зачем его вообще понесло на эту детскую площадку, ты не знаешь? Полихачить захотелось, что ли? де - Да при чем тут полихачить? Просто так короче. Он всегда так ездит.., ездил.

- А что, у него давно мотоцикл? - удивился Илларион.

- Да нет же, мотоцикл он на днях купил. Раньше он на велосипеде гонял. У него хороший велик был, горный. Пятый на нем все рекорды ставил, типа, по пересеченной местности. Он дорогу от универмага до дома называл своей трассой. А тот турник как раз на дороге стоит. Чтобы по прямой к Лехиному подъезду, надо точненько в средний пролет вписаться. Вот он и "вписался"...

- Так, - сказал Илларион и в очередной раз ощутил, как уверенно, по-хозяйски шевельнулось в груди ледяное скользкое животное. Он вдруг словно наяву увидел перед собой наглую жабью ухмылку этой твари и понял, что дело плохо - по-настоящему плохо. Он начинал бояться - не за себя, конечно, а за тех, с кем ему приходилось встречаться. Ему казалось, что кровать с лежавшим на ней Тюхой накрыта серой тенью приближающейся беды. Значит, говоришь, трасса... А кто-нибудь еще мог знать про эту его трассу?

Тюха вдруг дернулся, словно из-под кровати его ткнули шилом.

- Это вы про что? - подозрительно спросил он.

- Да ни про что, - ответил Илларион. - Так как насчет трассы? Знал про нее кто-нибудь?

- Да любая собака во дворе, - сказал Тюха. - Все же видели... Вы что? Вы думаете, его.., убили?

- Я, брат, ничего не думаю, - соврал Илларион, - а вот ты подумай. Вас ведь там, на мотоцикле, двое было. Интересно было бы узнать, кому вы так сильно мешали. У тебя на этот счет никаких мыслей нет?