Когда закончилась нефть - Андрей Егоров

— Любопытно, — врач, казалось, действительно был удивлен. — Признаюсь, не думал, что все так сложно.

— Это потому, что я умнее вас. А вы думали, что все наоборот.

Врач кашлянул. Урри понял, что попал в точку.

— Могу, кстати, доказать. На раз.

— Извольте.

— Вы ж наверняка читали или видели в театре историю, в которой персонаж вроде как попадает в тюрьму. А потом выясняется — и для персонажа, и для читателя, — что это и не тюрьма вовсе, а психушка. Неожиданно выясняется. Якобы неожиданно, конечно. Обычно все ясно задолго до.

— Пожалуй что читал. Даже не раз. Популярный сюжет.

— Ну а вам хоть раз приходило в голову, что такую историю можно вывернуть наизнанку? Забрав человека в тюрьму, можно попытаться убедить его в том, что на самом деле он в психушке находится. И под это дело выдоить беднягу по полной. Как вам такой вариант идеального допроса?

— Беда, Урри. Неужели вы не видите, что беда с вами? Всегда меня логикой поражали, а тут такой провал.

— Это где же провал у меня?

— Да как же. Вы меня спрашиваете, размышлял ли я над возможностью того, что, по вашему же мнению, сам сейчас делаю?

У человека, подвешенного за ноги, голова кружится. Сильно. Причем кажется — сильно, насколько возможно. Но после этих слов врача голова Урри закружилась намного сильнее. Теперь он почти ничего не мог видеть.

— За что? — негромко прошептал Урри, вовсе ни к кому не обращаясь.

— Полно, Урри. Давайте вернемся к книге. Ведь, собственно, то, о чем мы с вами только что говорили, — ерунда полная. Суть совсем в другом.

— В подъезде, — сказал Урри, подавив рвотный позыв.

Доктор вежливо посмеялся.

— Суть в том, что жизнь хороша. А вывод, который вы сделали после того, как вам отказала эта полукровка, был поспешным.

Как, подумал Урри. При чем тут, подумал Урри. Душно, подумал Урри. Тошнит, подумал Урри. И ничего не видно, подумал Урри.

— Чушь. Полная.

Вкус желчи во рту.

— Нет. Вы ж после этого свой труд писать стали, так?

Урри молчал. Страшно было открывать рот, не хотелось блевать на глазах у человека, так подло обманувшего его ожидания.

— А даже неопытному стажеру ясно, что в это сочинение — не лишенное остроумия, признаюсь, но не представляющее ни малейшей исторической ценности, — вы всего лишь перегнали сильнейшую жажду самоубийства. Родившуюся в вашей душе после той истории. Кстати, удивительно романтичной.

— Не вам судить.

— Ну вот, даже комплименты в штыки. Жаль. Но — ничего не меняет. Ведь вы настолько увлечены теорией самоубийства, что не желаете видеть очевидного несоответствия в собственной теории. Не в мелочах, по сути, Вы утверждаете, что все задачи белой цивилизации решены, новых вызовов нету… А ведь решение нефтяной проблемы — что ж это, как не новый вызов?

Врач развел руками, демонстрируя уверенность в том, что серьезных возражений быть не может.

— Такой же, как веревка для того, кто решил удавиться, — сказал Урри.

— Вот видите, опять вы проговариваетесь. Тот, кто решил удавиться… А удавиться решили-то как раз вы, а не белые люди. И книжку свою писали в надежде на то, что вас в бочке с нефтью утопят, как политического. Вы ведь именно этого ждете-то, в глубине души, так сказать?

— Мечтаю просто, — сказал Урри.

— Не сомневаюсь. И обижаетесь, что вас лечат, а не топят. Кстати, знаете, откуда все эти прикрученные к полу стулья, хитроумные приспособления для письма и прочие средства, которыми полны ваши галлюцинации? Ваш ум защищает вас же от самоубийства, которое может оказаться совсем не вымышленным. Вы будете смеяться, но именно эти болты и шарниры для кресла-качалки, о которых вы как-то проговорились, и заставили меня отказаться от лоботомии. Ведь тут отчетливо видно желание жить, причем — на примере кресла-качалки — жить со всеми удобствами. Вот эту жажду жизни я и пытаюсь в вас культивировать. Помогите же мне. Помогите.

Врач вздохнул, потрепал Урри по бедру, встал и ушел.

После этого Урри от души проблевался, а потом крепко задумался. Настолько крепко, что почти не замечал тычков кулаком по ребрам, которыми бородатый мстил ему за отпущенную ранее реплику.

Любопытно, думал Урри, качаясь в кресле и глядя на солнечного тушканчика. А ведь им почти удалось.

Минул месяц. Или около того. Примерно на половине дистанции они сломались и перестали разыгрывать историю с палатой. Врач тоже пропал. В последние две недели его раза три колотил полковник, утомляя однообразными вопросами. И все.

Возможно, конечно, кончился бюджет, иногда в шутку думал Урри, хотя на самом деле было ясно — он их победил.

Урри покосился в сторону дивана. Конвойный, в неудобной карачковой позе убирал с пола очередную лужу блевотины (от побоев и нерегулярного питания Урри испытывал проблемы с желудком). Второй конвойный молча, сложив руки на груди, стоял у двери, дожидаясь — или охраняя? — напарника. В их маленькой команде тоже имелась иерархия.

Неожиданное чувство вины — а я ведь и за людей их не считал, подумал Урри — заставило задать пошлый вопрос:

— Давно здесь служите, ребята?

Конвойные, понятно, промолчали. Урри кашлянул.

— Извините за это… Я постараюсь больше не пачкать.

Конвойные промолчали.

— Вам все так досаждают? Или я особенно?

— Когда как, — ответил тот, что убирался. Второй по-прежнему молчал.

Урри улыбнулся, подумав, что всегда может найти путь к самому грубому сердцу. Эта мысль вызвала другую, о другом пути, другом сердце… Расстроиться по-настоящему Урри не успел. В камеру вошел полковник. В руках он держал папку с бумагами.

— Разговаривать с конвоем запрещено. Это ж азы, неужели пояснять надо? — спросил он с порога.

— Да нет, — сказал Урри, разглядывая гипс на правой руке, наложенный позавчера. После очередной беседы с полковником. — Не надо, я все понял. Просто попрощаться хотелось.

Полковник кивнул.

— Стало быть, все понимаешь. — Он подошел к Урри. — Держи. Обвинительный. Стало быть, сутки на все про все.

— Сутки? — спросил Урри, взяв папку левой рукой.

— Ну а чего тянуть? Хорошего, стало быть, помаленьку. Заканчивайте! — скомандовал он конвойным. — Сутки эти никто тебя тревожить, стало быть, не должен, — пояснил он Урри. Конвойные удалились. Полковник взглянул на наручные часы. — Время пошло.

Да, подумал Урри. Время пошло. А если переставить ударение, то получится, что время пошло. Полковник вышел из камеры.

«Основным мотивом, следовательно, стоит считать желание обвиняемого испытать силу собственного духа. Это желание можно понять, но нельзя простить, и оно ни в коем случае не является обстоятельством, смягчающим вину».