Когда закончилась нефть - Андрей Егоров

— Да, — сказал Урри. — Мое.

— И ты, стало быть, считаешь, что все тут верно.

— Да, я считаю, что тут, стало быть, все верно.

Полковник нервно дернул щекой.

— А вот шутить меня не рекомендую.

— Простите, — сказал Урри. — Просто у меня эхолалия.

— Это как?

— Неосознанно повторяю некоторые слова собеседника.

— Ладно, проехали. Стало быть, это свое преступление признал.

— Ну, если вам угодно считать это преступлением…

— Стало быть, читаю дальше. — Полковник перевернул с полсотни страниц. — «История с массовым отравлением рыбой фугу — безусловно, самая трагикомичная во всей эпопее — едва ли нуждается в серьезных комментариях. Поразительно, что лежащие на поверхности несуразности, куда как более очевидные, чем в случае с Доулом, и здесь остались незамеченными». — Пауза. — «Едва ли хоть кто-то может предположить, что повар столовой токийского университета готовил рыбу фугу, подглядывая в шпаргалку, словно дипломник кулинарного техникума. Следует учесть что этому человеку доверили угощать не студентов, а участников семинара по проблемам перехода химической промышленности на новые виды сырья без использования нефти. Тем не менее история с подменой рецепта, совершенной бойцом „Темной ночи“ Дегу Самсоном, базируется именно на таком вот предположении. Мы же со всей ответственностью можем заявить, что такого быть не могло. И случившееся в столовой не имело никакого отношения к деятельности разведки Эфиопии» — конец, стало быть, цитаты.

Полковник взглянул на Урри.

— Все сказанное выше написано мной.

— И?

— И я считаю, что так оно все и есть.

— Молодец. Стало быть, едем дальше…

Допрос продлился намного дольше предыдущих.

Урри ожидал новой клоунады с больничной палатой. Но нет. Камера была все та же, по ней все так же ползал луч света, укоряя за до сих пор не сдержанное обещание.

К счастью, на столе опять был лист бумаги, прикрепленный к стеклу, и утопленный в гнезде карандаш. Пообедав — еду подали сразу по возвращении — Урри решил приняться за стихи. Для начала он с полчаса провел в кресле-качалке. Не размышляя о разном, как обычно; напротив, стараясь успокоить и очистить ум. Когда треск рацио стих, Урри осторожно поднялся и пошел к столу.

Сел. Взял в руки стеклянный планшет. Негромко звякнули цепи.

Человек — луч света (как ни крути, а это так). Луч света виден только на препятствиях — будь то рой пылинок, которые и позволяют увидеть собственно луч, или стена, превращающая луч в тушканчика. Так и человек…

То есть стих, собственно говоря, был готов. Дело оставалось за малым — нанизать эти мысли на тонкий луч рифм. Урри ждал, когда начнется процесс их рождения, но дождался он другого. В камеру снова пришел врач. Что было интересней — сопровождал его вчерашний бородатый. В халате, со стетоскопом на шее. Короче, ряженый под коллегу.

— Добрый вечер, — сказал врач, усаживаясь в кресло-качалку.

— Здравствуйте, — ответил Урри. Развернуть стул он не мог (ножки прикручены), и ему снова пришлось принять неудобную позу.

Бородатый тем временем, не проронив ни слова, уселся на диван.

— Не помешали? Я вижу, вы хотели что-то писать?

Урри покраснел.

— Нет-нет, ваш визит вполне кстати.

— Вам так кажется?

— Да. А вам — нет?

— Не знаю. На вашем месте я бы задумался над явной несуразностью частых визитов врача. Учитывая, что вы считаете себя заключенным.

Ага, подумал Урри.

— Не вижу противоречия.

— Отчего же?

— В наше время каждый школьник знает про игру в злого и доброго следователей. В таких условиях раскалывать старым добрым приемом можно разве только… орехи, — Урри захохотал.

Врач улыбнулся. Бородатый достал из нагрудного кармана карандаш и блокнот, что-то записал.

— То есть вы полагаете мои посещения методом допроса версии два-ноль?

— Что-то вроде того.

— Жаль. Мне, как врачу, крайне важно вызывать у пациента доверие. А при такой постановке вопроса это совершенно невозможно, как я полагаю.

— Напротив, — сказал Урри. — Врачи, признаюсь, вызывают у меня гораздо меньше доверия, чем следователи.

— Почему?

— Да потому, что следователи гораздо честнее. Врач, в силу особенностей профессии, всегда должен делать вид, что все знает. Хотя на самом деле чаще всего знает он совсем немного. Следователь же ничего не знает и не скрывает этого.

— Однако, — бородатый покачал головой и снова что-то записал.

— Согласен, — сказал врач, бросив взгляд в сторону коллеги. Потом повернулся к Урри: — Ваши построения на удивление логичны.

— Спасибо.

— Тем страннее читать ваши книги, полные очевидных несоответствий.

Это было похоже на ощущения от пощечины — хотя Урри никогда и не били ладонью по лицу. Он потерял равновесие, так что чуть не свалился со стула. В голове зашумело.

— Простите?

— Давно уже простил, — врач поднялся с кресла, и тут Урри заметил у него в руках книгу. Врач подошел и положил ее на стол:

— Почитайте.

— Спасибо, но я в курсе того, что там написано. Да и не далее как пару часов назад наиболее удачные отрывки мне любезно зачитывал полковник.

Бородатый охнул. Врач повернулся к нему и развел руками — мол, что и говорить, случай крайне тяжелый.

— Все-таки почитайте. Вдруг найдете несоответствия. А завтра мы с вами обменяемся мыслями на это счет. Идет?

Урри подумал. Он начал догадываться, к чему идет. Но ничего не сказал. И так слишком много карт было уже раскрыто.

— Хорошо.

— Вот и хорошо.

«Таким образом, крушение Евроатлантической Империи и неразрывно связанного с ней Большого Полумесяца не было рукотворным. У этого события имелись глубинные, естественные, объективные причины — и мы должны о них знать. Хотя бы для того, чтобы избежать подобной катастрофы в будущем. Сейчас, когда Эфиопия доминирует на Восточном побережье Африки и продолжает благодатную экспансию на север, запад и юг, мы должны с особенным вниманием изучать историю цивилизаций, занимавших центральные позиции в мире и потерпевших крушение. Зачем — объяснять, думаю, излишне.

Контекст всех крушений одинаков. И он, безусловно, содержал в себе элементы самоубийства. Коллективный разум, постигавший бессмысленность дальнейшего существования — после того, как все возможные цели достигнуты, подвиги совершены, препятствия сокрушены, — неумолимо двигал государства, союзы, общества к катастрофе. Которая, если внимательно вглядеться, всегда имела вид добровольного ухода со сцены для того, чтобы дать другим попробовать свои силы.