Корни небес - Туллио Аволедо

— Я нашел это чудо в одной пещере в Апуанских Альпах. В моей прошлой жизни, прежде чем Господь призвал меня на службу, я был скульптором. Мои работы выставлялись в MoMA[73] и в Музее Гугенхайма в Бильбао. Я работал с мрамором. Когда мир полетел к чертям, простите меня за выражение, я был в горах, выбирал камень для своей следующей работы — «Христос-Триумфатор». Мы слушали радио. Видели взрывы в долине. Мы остались вверху почти на год, прячась от радиации в глубине пещеры. У нас была вода и пища, потому что леса вокруг были полны дичи. Мы знали, что внизу в долине все вышло из строя, потому что наше радио больше не работало. Видели, как спутники летали над нашими головами, потому что ночи стали более темными и можно было бы видеть практически все звезды, что есть на небе. Но ни один из этих спутников больше ничего не передавал.

Спустя год закончились запасы еды, и дичь в лесах тоже подошла к концу. То же можно было сказать и о патронах. Пятеро из тех двенадцати, бывших там, решили, что пришло время отправиться посмотреть, что осталось от этого мира. У нас был этот грузовик, конечно, не такой, как сейчас, но и тогда уже он был мощным зверюгой. У нас было достаточно топлива, чтобы заполнить бак, и еще с десяток запасных цистерн. Итак, мы впятером уехали, а прочие остались. Мы не знали, что из этого выйдет. Когда мы расставались, члены каждой из групп попрощались с товарищами, убежденные — как мы, так и они, — что все в нашей экспедиции приговорены к смерти.

Поначалу, когда Готшальк вспоминал о том, как они проезжали сквозь мертвый город в долине, и описывал свое смятение перед лицом разрухи, страх спать на открытом воздухе, первую ночь, его рассказ почти растрогал меня.

— Тогда не было еще этих монстров, этих творений Зла. Но было много других опасностей. Радиация, например. Мы не знали о ней, как и том, что нужно прятаться от солнечных лучей. Путешествовали днем и спали ночью, думали, что так будет более безопасно. Я, правда, подозревал кое-что, потому что в детстве у меня была парочка игр на «Плейстейшн», где говорилось о жизни после ядерного взрыва, и я знал, что лучше укрываться, а еще лучше — использовать противогаз. На складе в пещере у нас было много противогазов, и мы взяли оттуда две коробки, но я был единственным, кто надевал его, когда выходил из грузовика. И единственным, кто предпочитал спать внутри. Это спасло мне жизнь.

— А все остальные мертвы?

— К концу недели я остался один. Вокруг меня был мертвый мир, и я уверяю тебя, что мне в голову часто приходили мысли вставить дуло пистолета себе в рот и спустить курок. Но Господь, милостью своей, не позволил, чтобы это произошло. Он спас Своего раба, чтобы тот мог служить Ему словом и делом.

— Аминь, — бормочет Бун, пытаясь удержаться от смеха.

Готшальк бросает на него косой взгляд. Затем протягивает руки к жаровне на полу кабины. Снаружи ночь стучится в защитные окошки грузовика. Калибан, карлик с деформированными руками, невозмутимо продолжает вести машину так, как будто он и сам был ее частью, деталью этого грузовика. А Готшальк продолжает свой рассказ.

Он описывает первую встречу с группой выживших.

— Первое, что они сделали, — говорит он, покачивая головой, — набросились на меня с палками и ножами. У меня было два пистолета. Можете себе представить, чем это кончилось? Трое из них поднимают руки в знак того, что сдаются. Как будто сцена из фильма, да? Среди них была одна женщина. Грязная, но еще ничего, терпимо, учитывая ее жизнь в лесу. Прошел всего год, а люди уже вернулись к состоянию дикарей… Может быть, они всегда и были такими… Я перезарядил пистолеты и выстрелил в головы двум мужчинам, а женщину увез с собой. Я держал ее связанной первое время. Еще бы. Не хотелось проснуться с головой, отрезанной от туловища.

— Сомневаюсь, что ты проснулся бы, — поправил его Бун, обгладывая еще один кусок цыпленка.

— Дайте дорассказать. А ты замолчи и ешь.

Говорит, что тащил с собой девчонку пару недель, продвигаясь все дальше по равнине, и развязывал ее только для того, что сам называл «необходимыми потребностями». Своими ли или ее, он не объясняет.

В конце концов, в одном городе под названием Лукка он обнаружил организованное сообщество. Это был город, окруженный древними стенами, которые легко было оборонять. Они построили и плотину, и вал, и дополнительные деревянные укрепления из дерева. Успешное сообщество.

— Но я был единственным, у кого была перспектива. План. Я выносил его во время долгого заключения в горах, читая книги, которые привез с собой из Америки. Библию. Mein Kampf…[74] У меня одного идеи простирались дальше сегодняшнего дня и городских стен. У меня были планы на этих людей. А у них был потенциал, с которым они не знали, что делать. Я был ключом, а они — замком.

— И ты их запер…

— Бун… — упрекает его вполголоса Дюран. Единственным одеялом укрывается он с Адель Ломбар. Я им завидую. Быть одиноким — это проклятье. Это часть обета, принесенного мной, но это произносилось тогда, когда одиночество было еще выбором каждого, а не всеобщим жребием.

— А девушка? — спрашиваю я.

Готшальк пожимает плечами и рассерженно машет рукой. Он не хочет это обсуждать.

Я спрашиваю себя, добралась ли эта «терпимо грязная» бедняжка хотя бы до Лукки.

— Поначалу, когда я объяснял им мои планы, они сопротивлялись. Но скоро все разногласия были улажены, и мы все вместе взялись за работу.

Грузовик был слишком велик, чтобы войти в город. Его переделывали снаружи, по ночам, под надзором часовых.

— Самыми важными сделанными изменениями стали бронированные пуленепробиваемые окна. К счастью, в городе раньше был магазин замков и сейфов. А еще специальный кузов. Мы сконструировали его, соединив куски трех тягачей, кинутых на обочине дороги. Затем, понимая, что дизель должен был когда-нибудь закончиться, я выдвинул эту идею с цистерной газа. Опасно, но что делать? Я видел нечто подобное в Китае, во время своего путешествия. Это было самой трудной частью проекта. Хотя нет, неправда: самым трудным было очистить город…

— В каком смысле? — спрашиваю я.

В глазах Готшалька отражается ярко-оранжевое пламя, горящее в жаровне.

— В том смысле, что в сердцах некоторых его жителей были нечистые чувства. Поэтому эти сердца необходимо было очистить.

— Каким образом?

Готшальк закрывает глаза:

— Водой и огнем.

Момент, когда грузовик был закончен, ознаменовал начало новой фазы для принявшей Готшалька общины. Фазы, которой многие из них не ожидали.

— Мы очищали город. Это были праздничные ночи, в которые пламя сожгло грех и вернуло воздуху свежесть. Мои последователи занимались непокорными, равнодушными и теми, кто думал, что спячка в берлоге — это главное предназначение человека.

— Господь всемогущий… — шепчет сержант Венцель.

Готшальк кивает:

— Именно так. Господь всемогущий. Ты это хорошо сказал. Именно он послал мне знак, чтобы сказать, какой дорогой нужно идти. Он послал радугу.

— Это невозможно!

Это сказал Диоп. Это слово, произнесенное с поспешностью, сорвалось с его губ с иностранным акцентом, эхом его родного языка.

— Никто ни разу не видел радугу, со дня FUBARD. Их больше не существует! Они умерли! Испарились! Больше не бывает радуг!

Готшальк невозмутимо продолжает свой рассказ:

— Итак, в небе показалась радуга, чтобы указать нам дорогу. Это была дорога на восток.

— Аминь, брат, — бормочет Бун. В этот раз Дюран не одергивает его, но Готшальк, казалось, даже не обратил на это внимания.

— Отправилось тридцать из нас. Самые сильные, самые молодые, самые вдохновенные. Мы поднялись на борт этой церкви на колесах ради миссии, подобной которой еще не видела эта планета, даже во времена крестоносцев. Завтра вы познакомитесь с некоторыми из воинов, с первыми всадниками. Из тех тридцати осталось в живых лишь шестеро.

«И скольких из них ты убил лично?» — хотелось мне спросить. Но упоминание о радуге смешало мои мысли.

Папа Римский мог позвонить нам с работы, или из машины, чтобы сказать: «Посмотрите в окно, там радуга. Самая красивая радуга, которую я видел в жизни», — добавлял он всегда.

Бедный Папа!

«Ты был бы рад услышать этого сумасшедшего, который рассказывает о невероятных радугах. Тебе бы понравился и этот грузовик. При всем том отвращении, которое вызывает этот маньяк-извращенец, грузовик тебе бы понравился. Ты бы даже придумал способ его усовершенствовать. Я в этом уверен».

— Что случилось, отец Дэниэлс? Мой рассказ вам неинтересен? Я утомил вас?

Зеваю.

— Напротив. Но я очень устал. И уже почти рассвет. Нам не помешало бы поспать.

Готшальк качает головой.