Корни небес - Туллио Аволедо

— Как это? Я еще до сих пор не сказал? И вы никогда не слышали об этом месте? Это «Самая Большая и Быстрая Церковь Господа На Колесах: единственная, настоящая и неподражаемая»! Пойдемте, пойдемте, я покажу вам!

24

САМАЯ БОЛЬШАЯ И БЫСТРАЯ ЦЕРКОВЬ НА КОЛЕСАХ

Когда Адель видит, как мы входим в комнату, ее глаза наполняются слезами. Все еще зажмурившись, она бежит к Дюрану. Тот крепко обнимает ее, гладит по волосам. Волосы грязные, но капитан целует их с неожиданной нежностью.

— Ты дрожишь, — шепчет он ей.

Я смущен. Я чувствую себя непрошеным гостем в этой крохотной комнатке, где единственный предмет мебели — это металлическое ведро, от которого исходит едкий запах мочи.

— Я боялась, что больше никогда не увижу тебя, — отвечает она, пряча лицо в воротник Дюрана.

— Я больше никогда тебя не оставлю. Никуда не уйду без тебя.

— Не останавливайся. Продолжай говорить.

— Что он ты сделал с собой? Он тебя?..

Адель машет головой.

— Ничего он не сделал. Но теперь увези меня отсюда, пожалуйста.

— Не беспокойся. Я увезу тебя. Увезу тебя…

Готшальк, стоя за нашими спинами, прочищает горло:

— Кхм!

Дюран медленно поворачивается:

— В чем дело?

— Это не так просто. То есть, я хотел бы дать вам возможность уехать, учитывая мою ошибку и… и все остальное.

— Что «все остальное»? — с подозрением спрашивает Адель.

Дюран машет головой:

— Неважно. Я тебе потом объясню.

Потом, все еще держа Адель в объятьях, он поворачивается к Готшальку.

Мы инстинктивно отодвигаемся в сторону, и, таким образом, двое мужчин оказываются друг перед другом, лицом к лицу.

— Так что это значит, что нам не так-то просто будет уехать?

— Я не знаю, как вам сказать, капитан, но, видите ли…

— Что?

— Два ваших «джипа»… Я служитель церкви, но также и бизнесмен. Жители Урбино выдали мне вас, и эта глупость их герцога… кроме прочего… я должен был их каким-то способом отблагодарить…

— Вы отдали им наши «джипы»?

Готшальк пожимает плечами.

— Они нужны были нам!

— Я знаю, знаю!

— Верни нас назад. Отвези нас в Урбино.

Борода Готшалька движется. Он кусает губы.

— Я боюсь, что это невозможно.

— Почему?

— Договор есть договор. Если я нарушу контракт, моя деловая репутация полетит к чертям. Я не могу ею рисковать. Мой Крестовый поход слишком важен.

— Да плевать мне на твой Крестовый поход! Отвези нас обратно!

— Успокойтесь, капитан. — Выражение глаз Готшалька постоянно меняется, как кадры в кино: хитрость и искренность, раскаяние и ненависть сменяют друг друга так быстро, что кружится голова. — Я думал, ваша задача — добраться до Венеции.

— Кто вам это сказал? Как вы это узнали?

— Какая разница? Разве не так?

— А если да?

— В таком случае, вы доедете туда намного быстрее и безопаснее на этом транспортном средстве, чем на ваших машинках.

Дюран погружается в долгое раздумье.

— Вы говорите, что сможете довезти нас до Венеции? Или в любое другое место, в которое нам нужно?

— Ну, если это не на Марсе…

— Но я не понимаю, что это за транспортное средство. Вы расскажете нам?

— Только попросите.

— Я прошу вас.

— Тогда пойдемте. Проще будет показать вам его.

Вернувшись снова в кабину пилота, мы карабкаемся по лестнице, которая по знаку Готшалька спускается с потолка.

— Выходим, — говорит он спокойным тоном.

— Куда выходим, наружу? — недоверчиво переспрашивает капитан.

— Да, конечно, наружу.

— Но сейчас же день!

— Это вопрос пары минут, — отвечает тот. — Укутайтесь хорошенько. И наденьте маски.

Готшальк поднимается первым, Дюран — следом за ним. Я позади.

— Только мы втроем, — приказывает Готшальк. — На платформе нет места больше, чем на троих человек.

Металлическая лестница ведет к люку, который кажется входом в подводную лодку. Он весит, наверное, больше центнера, но бородатый орк открывает его без труда. Порыв ветра со снегом врывается в кабины. Я чувствую, как в висках пульсирует кровь, когда я высовываю голову из люка.

Там яркий свет. Хотя небо и покрыто темно-синими облаками, он все же способен ослепить того, чьи глаза за двадцать лет привыкли к тьме или полумраку, Сердце у меня бьется, как безумное. То, что я вижу, мне кажется поначалу бессмыслицей: как будто огромный кит, севший на мель среди холмов, покрытых снегом. Потом кит начинает шевелиться, мускулы под сверкающей кожей подрагивают от нетерпения. Это мертвое тело, оживленное при помощи неизвестной злокачественной энергии. Самый большой живой мертвец, который когда-либо существовал в мире.

— Вам нравится мое творение?! — кричит мне Готшальк на ухо, чтобы перекрыть шум ветра. Голос его, искаженный противогазом, становится похожим на хрюканье.

Он хватается за металлические перила с гордостью капитана, вступающего на капитанский мостик своего корабля. И внезапно я понимаю, где мы находимся.

Понимаю, что у меня перед глазами.

Мы на крыше огромного грузовика. Это самый большой грузовик, который когда-либо существовал в мире. Грузовик, на котором можно было бы перевезти Годзиллу. А черный кит — это гигантский баллон с газом, который перерабатывает энергию Станции Аврелия. Газ, содержащийся в этом баллоне, движет этот грузовик. Двигатель на биомассе, вот как это называется. Я думал, что это годится только для малолитражек, однако я ошибался. Доказательство у меня перед глазами.

Грузовик в длину не меньше двадцати метров, с колесами, которые, должно быть, выше человеческого роста. Позади него — столь же гигантский кузов, внутри которого расположен этот невероятный баллон с газом.

Грузовик и его тяжеленный кузов движутся с невероятной скоростью вдоль того, что было когда-то древней улицей, оставляя позади след глубиной не меньше метра.

— Господа, — провозглашает Готшальк, — я представляю вам «Самую Большую и Быструю Церковь На Колесах». Двигатель работает на газу и метане. В основном на метане, учитывая, в какое время мы живем… Мое творение и моя гордость, мой смысл жизни. Мы с ним — это Броненосец Господа, Крейсер Бога, плывущий в опасных водах жизни. Вооруженная рука Господня, которая разит мечом нечистых и неверных.

Глаза Готшалька горят экстатическим огнем. Он раскидывает руки в стороны и во всю глотку по-немецки начинает петь кантату Баха: «Ein Festen Burg ist unser Gott».

Господь наш — неприступная крепость. Или неприступная крепость — наш Господь.

На какое-то мгновение я испытываю желание столкнуть его за перила. Но в глазах Дюрана я читаю сообщение: «Не сейчас. Еще рано».

Я оглядываюсь вокруг.

Глаза просто не могут насытиться этим пейзажем, который до Великой Скорби мог бы показаться жалким и неприметным.

Но теперь нет.

Теперь нет.

Бесконечное открытое пространство, столько неба над головой — на какое-то мгновение вызывает у меня желание вырезать себе крылья и взлететь к линии горизонта. К океану и к земле за океаном, где я оставил свое детство и свою семью.

Мне хочется сорвать с себя маску и дышать свежим дневным воздухом, этим воздухом, пропитанным светом. Я вижу лазурь, которая давит на покров облаков, и чувствую жар невидимого солнца. Пусть я должен отравиться, пусть солнце сожжет меня, я умер бы счастливым.

У меня возникает чувство единения со всем, что меня окружает.

Мне приходят на ум прочитанные в юности слова Тейяра де Шардена о том, как он, скача на коне по азиатской степи, в почти мистическом экстазе, замыслил свою «Мессу над миром»:

«Поскольку снова, Господи, но уже не в лесах Эона, а в степях Азии у меня нет ни хлеба, ни вина, ни алтаря, я поднимусь над символами к чистому величию Сущего и, как Твой служитель, предложу Тебе труды и скорбь мира на алтаре всей Земли.

Солнце только что озарило краешек неба на востоке. И вновь над движущейся огненной пеленой живая поверхность Земли пробуждается, начинает шевелиться и приступает к своему тяжкому труду. Я возложу на мой дискос, Боже, ожидаемый урожай этого нового усилия. Я наполню свою чашу соком всех раздавленных сегодня плодов…»[72]

Тяжелая рука опускается мне на плечо, прерывая мои мечтания.

— Пойдемте, святой отец. Вы уже слишком долго были снаружи.

Пока руки Дэвида Готшалька увлекают меня вниз, во чрево автомобиля, мои глаза пытаются уцепиться за последнюю вспышку света, последнюю каплю боли в холодных кристаллах воздуха.

Затем дверь закрывается над моей головой, как крышка гроба.

Готшальк открывает фляжку, вливая себе в глотку большой глоток воды. Затем передает ее Дюрану.