Философия достоинства, свободы и прав человека - Мучник Александр Геннадьевич

Таким образом, мы вплотную приблизились к возможности дать определение упомянутому феномену, столь характерному для нашей жизни. Итак, подтрадицией невежества следует понимать такую особенность национального менталитета, которая на протяжении веков инстинктивно проявлялась в жестокосердном, бездумном и безответственном стереотипе поведении людей по отношению к достоинству и жизни своих соотечественников, а также к судьбе других этносов, коренных народов и наций.

История человечества насчитывает три рода невежества: совсем не знать ничего, знать дурно то, что знают все, знать не то, что следует знать. История Российской (большевистской) империи — редкий случай, когда все три вида этого состояния души каким-то неведомым образом переплелись в менталитете одного народа, ибо в массовом порядке убивать своих соотечественников по идеологическим, этническим, религиозным и языковым признакам — это крайняя форма растления души. Замечена также и другая характерная особенность невежества: это весьма тривиальное бытие, не требующее никакого напряжения ума и души, в силу чего невежды у нас, как известно, расплодились сотнями тысяч.

Поведение, действия и поступки людей, о которых говорят: не ведают, что творят, — наиболее характерное выражение данной традиции вовне. В качестве ужасающего примера подобного явления на память приходит эпизод гибели Великой княгини Елизаветы Федоровны (1864–1918). Её супруг — Великий князь Сергей Александрович — 4 февраля 1905 г. пал жертвой террористического акта. Вскоре после трагической гибели мужа Елизавета Федоровна была назначена председательницей Московского отделения Красного Креста. Некоторое время спустя она продала свои драгоценности, а на вырученные средства приобрела на Большой Ордынке усадьбу с четырьмя домами и обширным садом. Там разместилась основанная ею в 1909 г. Марфо-Мариинская Обитель Милосердия. На территории обители был учрежден больничный храм, освященный во имя святых евангельских сестер Марфы и Марии. По замыслу Елизаветы Федоровны, обитель должна была оказывать всестороннюю духовно-просветительскую и медицинскую помощь нуждающимся, которым часто не просто давали еду и одежду, но помогали в трудоустройстве и приюте. Нередко сестры милосердия обители убеждали семьи, которые не могли обеспечить детям пристойное воспитание, отдавать детей в приют, где они получали образование, хороший уход и профессию. В обители были учреждены больница, хорошо оснащённая амбулатория, аптека, бесплатная столовая и еще множество богоугодных учреждений. В Покровском храме обители проходили просветительские лекции и беседы, а также заседания Палестинского общества, Географического общества, разного рода литературные чтения и другие мероприятия духовного характера.

Несмотря на аристократическое происхождение, блестящее воспитание и образование, а также принадлежность к Императорской фамилии (она была родной сестрой супруги царя Николая II), Елизавета Федоровна вела жизнь, полную праведных трудов и забот. Она принимала участие в уходе за тяжелобольными, утешала в последние минуты умирающих людей. Вместе с сестрами милосердия посещала беднейшие кварталы Москвы, в том числе и Хитров рынок — самое опасное место города, вызволяя оттуда и водворяя в обитель малолетних ребятишек. В обители за глаза все величали её не иначе как Великая матушка. Во время Первой мировой войны она принимала самое непосредственное участие в уходе за ранеными военнослужащими русской армии.

Вот эту необыкновенной доброты, красоты и нравственности женщину, подвижницу, сестру милосердия, монахиню большевики 18 июля 1918 г., в день обретения мощей Преподобного Сергия Радонежского, живой сбросили в глубокую шахту старого рудника под Алапаевском (в районе восточного склона Среднего Урала). На свою беду она не погибла сразу: из шахты несколько дней подряд рвались наружу душераздирающие стоны. Желая сокрыть содеянное, которое невольно привлекало внимание жителей окрестных мест, озлобленные палачи стали забрасывать шахту гранатами. По дошедшей до наших дней легенде в ответ неслась молитва: «Господи, прости им: не ведают, что творят». Эти проникновенные слова вполне могли бы послужить эпитафией ко всей последующей трагической судьбе населения империи.

В заключение этого страшного эпизода нашей истории, вероятно, следует упомянуть, что в 1992 г. Архиерейским Собором Русской православной церкви великая княгиня Елизавета Федоровна была причислена к лику святых. Деятельность Марфо-Мариинской обители была возрождена подвижниками милосердия в 1992 г. А ныне возле храма Марфы и Марии стоит белая статуя прекрасной молодой женщины в монашеском облачении, у подножия которой привлекают взор постоянно свежие фиалки… Вечная память этой замечательной женщине и праведнице!

Продолжая горестное повествование о господстве традиции невежества на бескрайних просторах Российской империи, упомянем ещё один трагический эпизод, невольной участницей которого стала уже другая сестра милосердия. Его описанию был посвящен очерк из уже упомянутого сборника «1918 год на Украине» под названием «В Киеве в конце 1918 года» (впервые был опубликован в Париже в 1931 г.). Свидетельство сие содержит леденящие сердце факты, о которых необходимо знать, чтобы задуматься над разразившейся впоследствии катастрофой, понять её природу и впредь исключить повторение случившегося. Нижеследующее исключает возможность какого-либо смягчения либо вольного изложения своими словами, вынуждая нас прибегнуть к весьма обширной выдержке из первоисточника.

«Киев поразили как громом плакаты с фотографиями 33 зверски замученных офицеров. Невероятно были истерзаны эти офицеры. Я видела целые партии расстрелянных большевиками, сложенных, как дрова, в погребах одной из больших больниц Москвы, но это были все — только расстрелянные люди. Здесь же я увидела другое. Кошмар этих киевских трупов нельзя описать. Видно было, что раньше, чем убить, их страшно, жестоко, долго мучили. Выколотые глаза; отрезанные уши и носы; вырезанные языки, приколотые к груди вместо георгиевских крестов; разрезанные животы, кишки, повешенные на шею; положенные в желудки еловые сучья. Кто только был тогда в Киеве, тот помнит эти похороны жертв петлюровской армии. Поистине — черная страница малорусской истории, зверского украинского шовинизма! Все поняли, что в смысле бесчеловечности нет разницы между большевиками и наступающими на Киев петлюровскими бандами. Началась паника и бегство из Киева. Создалось впечатление, что тех, кого не дорезали большевики, докончат «украинцы»… На второй же день после вторжения Петлюры мне сообщили, что анатомический театр на Фундуклеевской улице завален трупами, что ночью привезли туда 163 офицера. Я решила пойти и убедиться «своими глазами». Переодевшись, отправилась я в анатомический театр… Сунула сторожу 25 рублей, он впустил меня. Господи, что я увидела! На столах в пяти залах были сложены трупы жестоко, зверски, злодейски, изуверски замученных! Ни одного расстрелянного или просто убитого, все — со следами чудовищных пыток. На полу были лужи крови, пройти нельзя, и почти у всех головы отрублены, у многих осталась только шея с частью подбородка, у некоторых распороты животы. Всю ночь возили эти трупы. Такого ужаса я не видела даже у большевиков. Видела больше, много больше трупов, но таких умученных не было!…

— Некоторые ещё были живы, — докладывал сторож, — ещё корчились тут.

— Как же их доставили сюда?

— На грузовиках. У них просто. Хуже нет галичан. Кровожадные. Привезли одного: угодило разрывной гранатой в живот, а голова уцелела… Так один украинец прикладом разбил голову, мозги брызнули, а украинец хоть бы что — обтерся и плюнул. Бесы, а не люди, — даже перекрестился сторож».

После ознакомления с рукописью настоящей книги один мой знакомый родом из Западной Украины выразил сомнение в достоверности описанного по той причине, что автор упомянутых воспоминаний, по его мнению, русский. Насколько я понял своего собеседника, к слову сказать, очень культурного и порядочного человека, по одной этой причине объективность приведенного рассказа вызывала у него сомнение. Разумеется, я не стал цитировать своему визави известную фразу Паскаля: «Я верю только тем свидетелям, которым рубят головы», а тем паче не стал вычислять этническое происхождение сестры милосердия, которая поведала об этой трагедии. Вместе с тем, сей диалог заставил крепко задумался о том, как же мы познаем истину, если будем воспринимать нашу историю сквозь призму этнического происхождения авторов мемуаров, исторических хроник и аналитических исследований. И в какие исторические дебри мы заберемся в сопровождении тех деятелей, которым так приглянулся образ Ивана Сусанина в исторической науке?