Дневник Марии Башкирцевой - Мария Башкирцева

— Если бы ты приехала немного раньше, — сказал отец, — то застала бы много народа; можно было бы устроить бал или что-нибудь. Теперь, после ярмарки, не встретишь и собаки.

Мы зашли в магазин заказать полотно для картины: в этом магазине собираются все полтавские франты, но мы не встретили там никого.

В городском саду — тоже самое.

Отец, неизвестно почему, никого мне не представляет; может быть, он боится слишком сильной критики?

Во время обеда приехал М…

Шесть лет тому назад, в Одессе maman часто виделась с m-me М…, и сын ее, Гриц, каждый день приходил играть с Полем и со мною, ухаживал за мной, приносил мне конфеты, цветы, фрукты. Над нами смеялись, и Гриц говорил, что он не женится ни на ком, кроме меня; на что один господин всякий раз отвечал: «О, о! какой мальчик! он хочет, чтобы у него была жена министр»! М… провожали нас на пароход, который должен был отвезти нас в Вену. Я была большая кокетка, хотя еще ребенок; я позабыла свой гребень, и Гриц дал мне свой, а в минуту расставания мы поцеловались с разрешения родителей. Далеки эти счастливые дни детства!

— Знаете, прелестная кузина, Гриц глуповат и глуховат, — сказал Мишель Э…, пока М. поднимался по лестнице ресторана.

— Я его знаю хорошо, он не глупее нас с вами, а глух он немного после болезни и особенно потому, что кладет вату в уши, боясь простудиться.

Несколько человек вошли и пожимали руку отцу, сгорая нетерпением быть представленными дочери, приехавшей из-за границы, но отец не исполнил их желания, сделав презрительную гримасу. Я боялась, что и с Грицем будет то же самое.

— Мари, позволь представить тебе Григория Львовича М…, — сказал он мне.

— Мы уже давно знакомы, — отвечала я, грациозно протягивая руку другу моего детства.

Он совсем не переменился: тот же прекрасный цвет лица, тот же тусклый взгляд, тот же маленький и слегка презрительный рот, крошечные усики. Отлично одет и прекрасные манеры.

Мы смотрели друг на друга с любопытством, причем Мишель саркастически улыбался. Папа подмигивал, как всегда.

Я совсем не была голодна. Пора было ехать в театр который находится в саду, как и ресторан.

Я предложила сначала погулять. Примерный отец бросился между мною и Грицем и, когда пора было идти в театр, он с живостью предложил мне руку. Вот настоящий отец — честное слово, как в книжках.

У нас огромная ложа первого яруса, обтянутая красным сукном, против губернаторской.

Князь привез букет; он целый день делает мне признания и получает в ответ: «Уйдите, пожалуйста!» или «Вы олицетворение фатовства, кузен!»

Народу немного, и пьеса незначительная. Но в нашей ложе было много интересного.

Паша странный человек. Искренний и откровенный до ребячества, он все принимает за чистую монету и говорит все, что он думает, с такою простотой, что я готова подозревать, что под этим добродушием скрывается дух сарказма.

Иногда он молчит десять минут и, если заговорить с ним, он как будто пробуждается от сна. Если улыбнуться на его комплимент и сказать: «как вы любезны!» он обижается и уходит, бормоча: «я совсем не любезен; я говорю это потому, что я думаю».

Я села впереди, чтобы польстить самолюбию отца.

— Вот, — говорил он, — вот я теперь в роли отца. Это даже забавно. Ведь я еще молодой человек!

— А, папа, так вот ваша слабость! Хотите быть моим старшим братом, и я буду называть вас Константином? Хорошо?

— Отлично!

Нам очень хотелось поговорить наедине с М., но Поль Э… или папа мешали нам. Наконец, я села в угол, составляющий отдельную маленькую ложу, обращенную на сцену, и оттуда видны приготовления актеров. Мишель, конечно, последовал за мною, но я послала его за стаканом воды, и Гриц сел рядом со мною.

— Я с нетерпением ждал вас, — сказал, он, рассматривая меня с любопытством. — Вы совсем не переменились.

— О! это меня огорчает, я была некрасива в десять лет.

— Нет, не то, но вы все та же.

— Гм…

— Я вижу, что означал этот стакан воды, — сказал князь, подавая мне стакан, — я вижу!

— Смотрите, вы прольете мне на платье, если будете так наклоняться.

— Вы не добры, вы моя кузина, и говорите все с ним.

— Он мне друг детства, а вы для меня только мимолетный франт.

Мы принялись вспоминать всякие мелочи.

— Мы были оба детьми, и как все это остается в памяти, когда были детьми… вместе, неправда ли?

— Да.

М… умом старик. Как странно слышать, когда этот свежий, розовый молодой человек говорит о предметах серьезных и полезных! Он спросил хорошая ли у меня горничная, потом заметил:

— Это хорошо, что вы много учились: когда у вас будут дети…

— Вот идея!

— Что же, разве я не прав?

— Да, вы правы.

— Вот твой дядя Александр, — сказал мне отец.

— Где?

— Вон, напротив.

Он в самом деле был тут, с женою. Дядя Александр пришел к нам, но в следующий антракт отец отослал его к тете Наде. Эта милая женщина рада мне, я радуюсь также.

В один из антрактов я пошла в сад с Полем; отец побежал за мною и повел меня под руку.

— Видишь, — сказал он мне, — как я любезен с твоими родственниками. Это доказывает мое уменье жить.

— Прекрасно, папа; кто хочет быть со мною в хороших отношениях, должен исполнять мои желания и служить мне.

— Ну, нет!

— Да! как вам угодно! Но признайтесь, что вам приятно иметь такую дочь, как я — хорошенькую, хорошо сложенную, хорошо одевающуюся, умную, образованную… Признайтесь.

— Признаюсь, это правда.

— И несмотря на то, что вы молоды и что все удивлены видеть у вас таких больших детей?

— Да, я еще очень молод.

— Папа, давайте ужинать в саду!

— Это не принято.

— Но с отцом, с предводителем дворянства, которого здесь все знают, который стоит во главе полтавской золотой молодежи!

— Но нас ждут лошади.

— Я хотела просить вас, чтобы вы отослали их; мы вернемся на извозчике.

— Ты — на извозчике? Никогда! А ужинать не принято.

— Папа, когда я снисхожу до того, чтобы находить что-нибудь приличным, странно, что со мной не соглашаются.

— Ну, хорошо, мы будем ужинать, но только для твоего удовольствия. Мне все это наскучило.

Мы ужинали в отдельной зале, которую потребовали из уважения ко мне. Башкирцевы отец и сын, дядя Александр с женою, Паша, Э., М. и я. Последний постоянно накидывал мне на плечи мой плащ, уверяя, что иначе я простужусь.

Пили шампанское; Э. откупоривал бутылку за бутылкой и наливал мне последнюю каплю.

Провозгласили несколько тостов, и друг моего детства взял свой бокал и, нагнувшись ко мне, тихо сказал: «за здоровье вашей матушки!» Он смотрел мне прямо в глаза, и я отвечала ему также тихо, взглядом искренней благодарности и дружеской улыбкой.