Мать Вода и Чёрный Владыка - Лариса Кольцова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она наполнилась решимостью разлюбить Рудольфа, уйти от него… только вот кем его заменить? Реги-Моном? Антон не годился уже в силу своей подчинённости Рудольфу, да и кроме невнятной симпатии он ничего не предлагал. Да и уходить куда? В некий необжитой дом, который для неё уже куплен? Чтобы заняться там разведением фруктов и цветов? И тем самым утвердить свой статус отщепенки уже окончательно. Она ничего не умела, ни в чём не соображала, кроме своего текстильного творчества. Ах! Как же не ценила она то время, когда жила на прекрасном острове, окружённая оберегающей любовью и ненавязчивой заботой Тон-Ата…
Вернуться к Тон-Ату?
Уйдя в свои прошлые, но оставшиеся в ней измерения времени, Нэя обрела тонкость черт, и лицо стало вдохновенным. Там, в глубине, которой вроде и нет, но она есть, мерцали светильники за их семейным столом. Тон-Ат перебирал её пальцы, родное умное лицо светилось добротой и пониманием в ней всего. Он смотрел в самое дно души, и что ей было за дело до его морщин, до его сутулых плеч. Он был родным, сильным человеком, дающим защиту, веру в себя, думающим о ней. Он объяснял ей людей, мир, не только тот, что зрим людьми, но и тот, что скрыт от глаз и чувств человека, но там-то и скрыты пружины и тайны мироздания. Он открыл все её таланты, а до этого они спали или еле шевелились. Тон-Ат не был и сравним с этим красивым, но таким ущербным землянином. Тон-Ат умел всё. Она действительно сидела у него за пазухой, как сказал Рудольф. И ведь Тон-Ат позвал её, чтобы опять она забралась туда же…
Её глаза наполнились жгучими слезами, поскольку она удерживала их в себе. Она присматривалась наполненными влагой глазами к бокалам с красным прозрачным напитком, чей аромат не был ей знаком. Как трудно ей жилось без Тон-Ата в первое время, а когда она вроде и научилась, пришёл этот. И всё нарушил. Покачнул её зыбкое равновесие, но не дал ей никакой опоры.
Рудольф уже не ел, задумчиво смотрел и изучал её, будто увидел впервые. Он словно понял направление её мыслей и молчал.
— Почему не ешь? — спросил он с ласковой заботливостью. Поглощение еды вернуло ему человеческую приятность. Но Нэя не могла открыть и рта. Даже то, что тарелки были горячими, хотя он извлёк их из закрытой ниши в стене, не вызвало удивления. Хотелось лишь нырнуть в свою постель у себя в «Мечте» и отрешиться, уйдя в сладкое забвение несносной яви.
— У вас умеют не только искусно любить, но и так же искусно готовить. Такой еды нет у нас. Тонкость и острота одновременно. После этой еды я уже редко ем земную. Так, иногда. Приходится с коллегами в столовом отсеке быть как все. А так, я привык к вашей еде.
Он ел очень быстро и красиво, аккуратно, и Нэя залюбовалась на его движения.
— Я тебе нравлюсь? — спросил он.
— Да, — призналась она, — временами. Вот сейчас, ты выглядишь очень человечным.
— А так, бесчеловечен?
Она не ответила. И говорить она устала.
— Ты считаешь меня красивым? Ты ведь эстетка.
— Да, — сказала Нэя, — считаю. Но это не главное в человеке.
— А что главное? — он воззрился на неё так, как если бы кошка заговорила.
— Душа, конечно, её красота, доброта и понимание других как себя.
— Твой муж был таким?
— Да.
— А я урод?
— Нет. Ты очень сложный.
— Думаешь, меня можно вылечить этим твоим искусством? Может, полечишь? Пока я добрый и всё тебе позволю…
На перламутровой тарелке лежали фаршированные в душистых и пряных травах оранжевые круглые овощи. От их дразнящего острого аромата рот Нэи наполнился слюной. Рядом почти дышали от свежести круглые булочки, припудренные белейшей сладкой мукой. Нэя тронула хрустящую корочку, но она не поддалась её робкому защипу, и она смущённо отложила булочку в сторону, видя, как внимательно следит Рудольф за её движениями. Особенность оранжевых маринованных овощей была такой, что их невозможно было кусать, а только высасывать их сладко-острое очень вкусное содержимое, после чего шкурка отбрасывалась, и Нэя стыдилась этого в присутствии Рудольфа, боясь показаться вульгарной или неряшливой. Сок вполне мог брызнуть во все стороны.
— Ешь, — Рудольф придвинул тарелку к ней, — не стесняйся, я дам тебе салфетку, — и он бережно придвинул к тарелке белый лоскут, сложенный треугольником, — ты стала ещё стеснительнее, чем прежде. Можешь испачкаться, я с удовольствием поцелую твою милую щёку, даже испачканную соком. Если честно, мне хочется тебя облизать.
Восприняв это как очередную издевательскую игру над собой, Нэя уткнулась в бокал, принюхиваясь к незнакомому аромату напитка и не желая обсуждать с хозяином отсека то, над чем он пытался насмешничать.
— Лакомство простонародья, и я его не люблю. В приличных заведениях никогда не готовят такие блюда. У нас подобные овощи едят только рабочие и ремесленники. Они не стесняются чавкать, пачкать свои руки и брызгать во все стороны густым соком. А я давно отвыкла от нравов и привычек рабочих окраин. Я, даже живя там в детстве и юности, никогда не ела такого кошмара.
Это было ложью, Нэя обожала фаршированные овощи, и ей нестерпимо хотелось вонзить свои зубы в манящую мякоть, — Моя бабушка умела готовить аристократические блюда. У Тон-Ата же был уникальный повар — художник своего дела, я даже не скажу, что ремесла, потому что это было подлинное, хотя и кулинарное искусство. Я привыкла, живя с мужем, к волшебным яствам, которые, я уверена, никогда не пробовал ты. Их не может быть даже в столичных «домах яств», уж не говоря о таком месте, как это… — она замолчала, когда Рудольф засмеялся, прекрасно раскусив её актёрскую игру в утонченную забалованную аристократку.
— Я подлинная аристократка, — продолжила она запальчиво, ярко розовея тонкой кожей лица, — в отличие от разбогатевших или зазнавшихся выскочек, которыми наполнен этот городок, да и в столице они кишат повсюду, как склизкие и юркие личинки земноводных после сезонных дождей в грязных водоёмах. Я же… Мой отец, моя мама, они были подлинные аристократы духа… Это не совсем то, что богатство материальное, совсем даже не то. Но чистота давно покинула наш отравленный мир. Чего ты веселишься? Не подавись своим смехом. Неприлично
