Долг чести - Поселягин Владимир Геннадьевич

Это еще не все, я все на бумаге решил оформить, лейтенант под мою диктовку написал, и они с мамой расписались как свидетели, а мы – как истец и представитель обвиняемых. На этом гитару я забрал. Пока бумаги оформлялись, я отмывал ее до зеркального блеска.

– Товарищ лейтенант, я тут насколько песен написал. Хотите исполню?

– Про маму? – с живейшим интересом спросила моя мама.

– Э-э-э, – я смутился. – Это другая песня, не думаю я, что она тебе понравится. Может, ты меня на улице подождешь?

– Ну уж нет, – села она на стул, и стало ясно, что не встанет.

А лейтенант кликнул знакомых, и в кабинет набилось человек десять, даже окно открыли, чтобы не так душно было. Бригадир тоже остался. Тронул струны, провисшую я уже подтянул, и сказал:

– Не судите меня строго, я еще учусь. Есть среди вас такие замечательные люди, которые стали папами и у которых есть сыновья? Можно поднять руки.

Подняли шестеро, включая опера и бурильщика. Кивнув, принимая ответ, я добавил:

– Это песня для вас, для пап.

Медиатор побежал по струнам, как лодка по волнам, и золотой голос гитары тронул частички души каждого. Дверь открылась, и нас начали слушать из коридора. А такие простые, но душевные слова разлетались по кабинету:

– Кто-то зовет их «батя», Кто-то отцом называет, А я называю «папа», Ведь лучше его не бывает. Папа очень был скромный всегда. Улыбался на мой он вопрос: Почему ты, папа, всегда уходил, Когда приходил дед Мороз. И в шесть лет на машине вдвоем Мы с тобой на безлюдной дороге, И я впервые сижу за рулем, А педали жмут папины ноги. Он ремня тебе дать обещал, Ты внутри холодел от вины, Но из брюк он ремень доставал лишь тогда, Когда мама стирала штаны… (В. Мясников).

Когда я замолчал, проняло всех, многие украдкой вытирали слезы с ресниц, и я еще больше убедился, что у Тимофея настоящий золотой голос, поэтому почти сразу сыграл следующую. Про маму. Она в этот раз купалась во внимании мужчин в форме, которые понимали, для кого я пою. Правда, все равно выбил слезы у нее. Да и слушатели тоже были задумчивы и печальны, видимо, многие вспомнили своих мам.

– А теперь давайте что-нибудь веселое, – громко сказал я, вырывая всех из их воспоминаний. – Думаю, все мужчины здесь меня поддержат. Итак, песня называется «Шопинг».

– В магазине как-то шмотошном, Очень бледный, очень злой, Весь обвешанный пакетами, Муж таскался за женой. Был похож мужик на зомби, Был похож мужик на тень. Со своей любимой заей Он таскался целый день. Триста раз сказал: нормально, Двести – хорошо. – Никакая ты не толстая, – Говорил мужик еще. Приседал он на все стульчики, Письма он писал, Обхватив руками голову, Очень жалобно стонал… (В. Мясников).

В этот раз все улыбались, слушая меня, подталкивали друг друга локтями, а вот мама слушала серьезно, явно о чем-то думая. После я спел еще две песни, «Про уборку» и «Эта почта». Хохот в кабинет стоял знатный, а потом, чтобы умаслить маму, спел заключительную:

– В семейном альбоме долгими днями. Старые фото нас ждут, К ним прикоснуться можно руками, И сразу они оживут. Встречи, разлуки, счастье и драмы, Ты просто на них взгляни: Вот папа влюбленно смотрит на маму, Едва лишь знакомы они. Вот фотография дедушки с фронта — Он взрослый не по годам, Словно всех нас он видит со снимка И улыбается нам. Вот папа со свертком, крылечко роддома, А мама держит цветы. Все в жизни у них теперь по-другому — Теперь появился ты. A старые фотографии, просто и без вранья, Старые фотографии – мама, папа, я. A старые фотографии, где мир такой большой, А на обороте даты маминой рукой… (В. Мясников).

Пора было собираться. Оказывается, отец стоял в коридоре, слушал со всеми. В гостинице нас не нашел, отправили сюда, вот под конец моего импровизированного концерта он и появился.

Нас проводили до выхода, пожелали всего самого наилучшего. Полковник тоже тут был, спросил, есть ли у меня песня про милицию, на что я серьезным тоном ответил: если надо, мол, напишу. Пусть официально подают заявку, сделаю, не проблема. А потом нас бригадир догнал. Стал убеждать что он ух как будет держать их в кулаке, поблагодарил за песни. А пока их оставил в милиции, утром заберет, как проспятся.

Мы же дошли до гостиницы, слушая радио, поиграли в карты, потом я сказал родителям, что пойду прогуляюсь, намекнув, мол, я сестричку хочу, за что был выгнан взашей раскрасневшейся мамой, и, хихикая, направился вниз, на улицу, тут фонари горели. А то я не видел их переглядываний. Сколько ведь не увидятся, попрощаться тоже нужно.

Утром я собрал букет полевых цветов, и когда мы завтракать направились, то вручил их поварихе, сообщив:

– Прости, родная. Но мы не можем быть вместе. Судьба страны в моих руках, и мне нужно быть в Москве.

– Ну вот так всегда, – наигранно вздохнула та. – Командировочные такие. Поматросят и бросят.

– Как вы могли о таком подумать?! – схватился я за голову. – Да я дочь назову вашим именем… Кстати, а как вас зовут?

Большая часть тех, кто сейчас завтракал, были на ужине вчера, так что с интересом наблюдали за представлением, а что, хотелось подурачиться, и если не мешают, то почему бы и нет? Зал снова грохнул смехом. Так, рассылая воздушные поцелуи персоналу, я спокойно позавтракал, и мы отправились в гостиницу.

Сегодня нас мама подняла рано, в шесть утра, чтобы и вещи подготовить, все же уезжаем, и самим подготовься. Так что из гостиницы сразу же покатили на служебной машине, отец взял на работе, в аэропорт. Усадил в «Ан-24», салон был полон, и мы взлетели.

Без пересадок и дозаправки добрались до Москвы, сели в Шереметьево. Время в пути пролетело незаметно, я банально спал. Кстати, улетали в девять, прилетели к обеду. Полдвенадцатого было, я по часам посмотрел, своих не было, по аэровокзальным. Кстати, а часы у Тимофея были, настоящие, командирские, часового завода «Чистополь», но они пропали, как и ботинок. Все вещи перерыли, но так и не нашли, придется новые покупать.

Я был загружен не так уж и сильно, рюкзак с мелочью и пакетом с трофеями – за спиной, в руке – небольшая сумка, Тимофей ее не брал в путешествие, в номере оставалась. На правом плече – ремень чехла с гитарой. У мамы – небольшая сумка, скорее даже саквояж, но женский, и женская сумочка на длинном ремешке. Это все, можно сказать, налегке были, другие вокруг нас загружены были, как мулы.