Том 3. Жизнь в смерти - Николай Петрович Храпов

Встань, возьми Меня за руку:

Много-много силы в ней;

И твой труд, рассеяв муку,

Я свершу рукой Своей».

И принял я зов, и смело

Взялся за руку Христа.

С Ним пошел на то же дело,

На бесплодные места.

И — о чудо! Зреет колос,

Вырос дом на берегу…

И воспел мой громкий голос:

«Все я с Господом могу!»

Тронулась душа Павла. Со всей подробностью он описал в письме свои переживания, беседу с начальником и выразил полное согласие и единодушие с решением Жени: «…довольно Павел». И теперь всегда, в свободное от работы время, он поднимался на памятный «Холм пробуждения», как он его назвал, пел и, в кратком вопле, просил Бога оживить его душу.

В конце лета, придя из тайги, на своей постели Павел увидел объемистый пакет. Почерк на конверте возбудил любопытство: «От кого это?» Затем, взглянув на штамп, пришел в волнение от неприятного предчувствия — письмо было от Кати.

«Павел, мой милый, любимый, дорогой…» — так начиналось оно и все (по содержанию) состояло из признания в любви. Из него Владыкину стало известно, что начальник милиции телеграмму вручил лично ей. В письме она описала, что в 1936 году ее насильно выдали замуж за нелюбимого, который вскоре, оставив ее с двумя детьми, сошелся с другой. Осталась она хорошо материально обеспеченной, и теперь само счастье возвратилось к ней. В письме она выражает желание — выехать к Павлу, хоть на край света, и от него просит единственное: только согласие и адрес, как его найти. Между листами были вложены фотографии двух детей и ее.

Павел вспомнил, как он, во время беседы с Николаем Сергеевичем, вторично осудил себя за телеграмму, хотел взять ее обратно, но утром, простившись с начальником, забыл про нее. Теперь совесть прежним голосом осуждала его: «Не заигрывай с огнем, он опалит тебя».

Начавшееся пробуждение Павла во многом укрепило его дух в борьбе с искушениями. Совершенно чужим, глядело с фотокарточки лицо его прежней невесты; в его сердце с возрастающей силой нарастало раскаяние за совершенный глупый поступок. Он, встав, вышел из палатки и, придя на «Холм пробуждения», исповедал свою вину перед Богом и бывшей невестой. Затем, возвратясь, коротко ответил на письмо:

«Екатерина Григорьевна, я убедительно прошу Вас, простите, что своим неразумным поступком, я воскресил в Вашем сердце прежнее чувство, хотя я не искал, так как прошлое считаю, похороненным навсегда. Вы ошибаетесь. Единственное, что я хотел: храня добрую память о Вас, как приятном для меня человеке, через милицию узнать — живы ли Вы? На вашу просьбу и признание я отвечаю, что к прошлому возврата больше нет, хотя я, спустя столько лет, остаюсь холостяком. Вы никогда не можете быть моей женой, если бы Вы даже были одиноки. Наши пути совершенно противоположны. Единственное, что предложу Вам: взаимно сохранить добрую память и обо мне; и никакой переписки мы с Вами поддерживать не можем. Самым лучшим мужем для Вас может быть только тот, с кем Вы сошлись в 1936 году (если бы Вы с ним помирились), а также самым любящим отцом Ваших деток.

Обратного адреса Вам не даю, фотографии с письмом возвращаю обратно. Прощаю Вас, простите и Вы меня. Павел».

* * *

Осенью первым, кого встретил Владыкин, возвращаясь в Усть-Омчуг, был Комаров. Встретились они родными и несколько духовно обновленными. С первых же слов Женя порадовал друга тем, что Москва разрешила приезд жены с дочерью, что дома уже начались отчаянные сборы, что сестра Наташа (их близкий друг и подруга Лиды) приветствует всех братьев-узников, принимает самое деятельное участие в сборах и проводах, и наказала Лиде: как можно скорее, возвратить дорогого, уважаемого Женю обратно в Ташкент.

Это было очень важным событием в отделе. Все без исключения пожелали радостной встречи Комарову с женой и ожидали ее.

Не остался в обиде и Владыкин. За отличные успехи в выполнении проекта и плана исследовательских работ, Павла откомандировали в Магадан, на курсы усовершенствования, чему он был очень рад, надеясь все-таки, оттуда выехать на материк. По сравнению с 1937 годом, Магадан был неузнаваем, и Павел, по прибытии, с большим желанием, до усталости бродил по его улочкам, наблюдая за городской жизнью, которую покинул почти десять лет назад. Начавшаяся зима показалась для него удивительно мягкой; ни лютых морозов, ни убийственной пурги не было и в помине. Весь ноябрь месяц бухту Нагаево бороздили океанские теплоходы, местные катера и разные суда военного флота, оставляя за собой длинные гряды дробленного льда.

Подолгу, с наслаждением Павел наблюдал за всем происходящим вокруг, что, в какой-то мере, помогало ему забыться от пережитого, да и от диких пейзажей тайги.

Но, когда он заглянул во внутреннюю жизнь города, сердце невольно защемила тоска. При знакомстве с людьми, он встречал очень много подобных себе, которые уже долгие годы, ожидая «особого распоряжения», с тоской глядели на бухту, убегающую узким чулком в просторы Охотского моря.

Где-то там безвестно, томясь неопределенностью, жили дети, родственники, разбросанные порой на тысячи километров друг от друга. А еще дальше — лилась людская кровь на фронтах изнурительной, ужасной войны. Многие, потеряв всякую надежду на возвращение, прожигали свою жизнь по принципу: бери от жизни все, что можешь.

К удивлению Владыкина, к такому разряду относились люди, занимавшие в прошлом, высокое положение в жизни. Особенно, жены ответственных некогда, работников; но, пожизненно разлученные с мужьями, изнеженные в прошлом роскошью, здесь (никому не нужными) прожигали остатки лет, собирая крохи под чужим столом любострастия.

Павел с глубоким сожалением наблюдал за этими жертвами греха и, видя эти, раздавленные эпохой, личности, ужасался, находя в этом — проявление гнева Божия. Человек, оставив Бога, терял и себя. Еще более, он был потрясен, однажды, страшной картиной на улице Магадана: колонна за колонной, охраняемые усиленным конвоем, двигались, под завывание метели, кутаясь в легкие одежонки, подростки — мальчики и девочки. Павел с сожалением глядел на них со стороны, не зная их подлинной вины, но был уверен, что многие из них этой вины не знали. Он вспомнил свои первые шаги по этим же улицам и в этих же колоннах, и подумал: «А куда их поведут дальше?» Слезы сострадания выступили у него на глазах, и он тихо произнес, взглянув в темное небо: — Господи! Сжалься над ними; они не знают, что январь 1945 года