Избранное - Оулавюр Сигурдссон

Председатель встал и начал пояснять мне, что изображено на картах. Зеленые линии обозначают заборы из металлической сетки, синие указывают границы районов, где организована охрана, установлены ловушки и капканы и раскладывается яд, красными стрелками отмечены направления переноса защитных полос, черные крестики нанесены в местах рыбной ловли, где враг похищал из сетей форель, и у жилищ, где он крал домашнюю птицу.

— Тут мне придется добавить еще один, — сказал председатель и печально вздохнул, ставя на карте крестик возле хутора, расположенного по крайней мере в двух днях пути к северу от линий и стрелок. — Вот ведь какая история. Один прекрасный человек, бескорыстный борец за идею и близкий родственник министра по делам церкви, построил в прошлом году в этом округе отличную норковую ферму, но с ним приключилась беда: в сочельник все животные удрали. Недавно они посетили своего бывшего хозяина, этого самого идеалиста: прорыли ночью ход в птичник и передушили всех обитателей — пять уток, двадцать кур-несушек и исключительно красивого петуха итальянской породы. Когда утром хозяин вошел в птичник, норок, естественно, уже и след простыл. Уток они оттащили в угол, а кур аккуратненько разложили посередине птичника вокруг гордости хозяина — породистого петуха.

Меня пробрала дрожь. Я не только почувствовал сострадание к домашней птице бескорыстного борца за идею и близкого родственника министра по делам церкви, но даже явственно услышал, как отчаянно кричат, кудахчут и колотят крыльями утки и куры, спасаясь от окровавленных морд и злобных взглядов убийц, этого воплощения жестокости и коварства.

Председатель Комиссии по защите от норок, казалось, еще больше проникся чувством ответственности за происходящее.

— Трагическое событие, — сказал он. — Теперь нам придется либо установить заборы еще в двух округах, либо создать новую систему защиты вокруг хутора, подвергшегося нападению.

— Неужели нет закона, запрещающего разведение норок? — наивно спросил я: судьба тех кур не давала мне покоя.

Он покачал головой.

— Люди, которым доверено принятие важных решений, не считают своевременными столь радикальные меры. Но как раз вчера мы — премьер-министр, министр сельского хозяйства и я — пришли к выводу, что, по-видимому, настанет время, когда мы будем вынуждены добиваться такого законодательства.

— Разве нет возможности помешать норкам забираться ночами в курятники?

— Есть, и в принципе это вполне осуществимо, были бы только решимость и добрая воля. Большая часть курятников крыты гофрированным железом, и непрошеному гостю не прорыть ход внутрь, если забетонировать пол, а стены и двери обить — изнутри или снаружи — мелкоячеистой металлической сеткой. Я склонен считать, что подобные меры безопасности обойдутся сравнительно недорого.

Мне было очень жалко кур, и я задал явно неуместный вопрос, объясняемый только моим невежеством:

— А ведь этим делом можно было бы, наверное, множество курятников обшить? — Я указал на зеленые линии на карте. — Самое разумное было бы отдать крестьянам часть этих металлических сеток из заборов, от которых мало проку.

Председатель Комиссии смолк. Он прикрыл веки и долго разглядывал меня, словно пытаясь прочесть мои мысли. Затем лицо его осветилось снисходительной улыбкой видавшего жизнь человека. Так умные миссионеры улыбаются язычникам.

— Не так это просто, — принялся он объяснять. — Защитная система оказалась бы бесполезной, если бы у нас не было мощных заграждений. Но, безусловно, очень приятно встретить молодого журналиста, питающего живой интерес к величайшей идейной схватке нашего столетия. Вы состоите в Партии прогресса?

— Нет, я не состою ни в какой политической партии.

— Многие одаренные люди, желающие выдвинуться и отдать свои силы служению родине и нации, вступают в Партию прогресса. Но вернемся к борьбе с нашим врагом. Суть в том, что мы испытываем острейшую нехватку важнейшего — денег, и еще раз денег. Государство ежегодно отпускает на защиту от норок два с половиной миллиона крон — сумму на первый взгляд весьма значительную, однако деятельность наша столь многообразна, а борьба требует таких огромных средств, что нам требуется в два раза больше. Я хотел бы отметить, что мой оклад и оклады моих сотрудников более чем скромны и что на эти два с половиной миллиона крон мы должны закупать металлическую сетку, столбы для заборов, петли, гвозди, инструменты, ловушки, капканы, яд, ружья и патроны, платить жалованье охранникам, деревенским ребятишкам и шоферам, возмещать стоимость проезда, выплачивать премии за норочьи хвосты, компенсацию за погибшую домашнюю птицу, оплачивать охотничьих собак, возмещать ущерб владельцам гнездовий диких уток, владельцам участков рек, где водится лосось, владельцам пастбищ, уменьшившихся из-за системы ограждения, субсидировать покупку добровольцами ловушек, капканов, приманки, ружей, яда. Сами видите, на два с половиной миллиона тут не разгуляешься. Скажу вам доверительно — но если вы хотите оказать нам помощь в борьбе с этим бедствием, то могли бы это напечатать, разумеется как ваше личное мнение или мнение подавляющего большинства избирателей, — что на защиту от норок следовало бы ассигновать минимум пять миллионов крон, ежегодно. Кроме того, я считаю благородной задачей укреплять в широких массах дух истинной самоотверженности. Народ постоянно жертвует от щедрот своих деньги Прибрежной церкви[51], что, конечно, дело прекрасное и благородное, однако вы, думается, могли бы намекнуть в своем журнале, что пожертвования не грех бы направлять также и нам — либо лично мне, либо всему составу Комиссии, содействуя таким красивым способом успеху величайшей и труднейшей идейной схватки нашего столетия и в то же время дела, затрагивающего всенародные интересы. Действительно, на карту поставлено очень многое. Неужели нам придется оставить нашу прекрасную страну грядущим поколениям без кур, без уток, без гусей и даже без дроздов, без кроншнепов, без ржанок, кишащей одними норками?

— Нет, — ответил я, восхищенный его красноречием и энтузиазмом.

— А яйца разве не прекрасная еда?

— Конечно.

— А гусятина разве не лакомство?

— Безусловно.

— О чем бы пришлось писать нашим поэтам, если бы у нас не было птиц? — спросил он и потом еще долго говорил о борьбе с норками. До сих пор помню, как я изумился, когда он вдруг поведал мне, что начато производство тайного оружия — изготовление новой ловушки по указаниям одного знаменитого человека, вернее говоря, существа из другого мира, девятисотлетней женщины, персидской княжны.

— К-как, — пролепетал я, — персидской княжны?

— Это тайна, сообщаю вам конфиденциально, — председатель Комиссии по защите от норок почти перешел на шепот и показал мне чертеж весьма странного приспособления. Один знаменитый человек, выдающийся медиум, вступил в контакт с дочерью персидского султана, которую так волнуют судьбы птиц в Исландии, что она, водя в минуты духовного контакта рукой этого своего друга (не будем называть его по имени), нарисовала чертеж ловушки и просила передать его по назначению. У председателя нет ни малейшего сомнения в том, что ловушка дочери султана значительно превосходит другие средства борьбы с норками, и он договорился с одним фабрикантом, весьма энергичным человеком, прогрессистом и идеалистом, о производстве пяти тысяч штук к весне. Ловушка уже получила название, оно согласовано с другом этой девятисотлетней султанской дочери. Она называется «Юссадулла».

— Странное название, — сказал я.

— Очень красивое. «Юссадулла». Персидское имя, прекрасно подходит для ловушки.

Он аккуратно спрятал чертеж в ящик письменного стола, затем показал на корзинку для бумаг и спросил, видал ли я когда-нибудь норочий хвост.

— Никогда, — ответил я.

Эти хвосты — их было четырнадцать — все принадлежали норкам, которых он собственноручно застрелил из винтовки. Попасть в норку из дробовика — не фокус, подчеркнул он, а вот угодить в нее пулей — большое искусство. Когда неглупые люди хвастаются тем, что застрелили норку из дробовика, он с трудом сдерживает улыбку. Тут ведь такая же огромная разница, как при ловле лосося: одно дело — на червя, и совсем другое — на муху.

Собственно говоря, беседа наша закончилась, но я не трогался с места. Какой-то странный вопрос все время крутился у меня в голове, я сам не понимал — какой, но чувствовал, что он вот-вот всплывет на поверхность и выпрыгнет из меня. Из-за закрытой двери доносился гул голосов: консультант по птицеводству и специалист по пушным зверям опять начали спорить.

— Скажите, — вдруг спросил я, — а кто сейчас живет на хуторе вашего отца, в Хоудле?

Веки председателя Комиссии по защите от норок мгновенно прикрылись. Он бросил на меня из-под них острый, даже подозрительный взгляд, видимо снова пытаясь понять, что у меня на уме, — взгляд еще более надменный, чем раньше, но при этом и несколько озадаченный. Такой взгляд бывает у дальнозоркого человека, который читает плохо напечатанный текст и вдруг наталкивается на подозрительное предложение. Я уже подумал было, что совершил какую-то неведомую мне ошибку, как лицо его вновь прояснилось и засветилось доброжелательством.