Мария в поисках кита - Виктория Платова

Среди них до сих пор не было ни ребенка, ни старика, — при всей своей циничности ВПЗР все же не людоедка. И ни одно престарелое или малолетнее существо не пострадало. Что, в общем, странно: ведь она не любит детей и терпеть не может стариков. За детьми и старика ми нужно ухаживать, посвящать им уйму времени, отрывать от себя хорошо прожаренные куски нежности и вкладывать им в рот. А ВПЗР сама не дура поживиться мясцом, она та еще гурманка.

Да и «Вино из одуванчиков» уже написано.

Все кузнечики оседланы и уведены в стойла. А ВПЗР достался утешительный приз в виде рубца от удавки на шее. В виде струнного карниза от штор, каминной кочерги или ножа, выписанного прямиком из Бирмы, которую теперь принято называть Мьянма. И еще много чего другого. Это другое наверняка было спрятано в кроличьей норе с зыбкими болотными стенами, я просто не решилась пройти вглубь. Ведь я не Алиса, не миллион других идиоток легкомысленных девочек от десяти до сорока. Я литературный агент, и мне вполне достаточно взгляда из предбанника, чтобы понять: никаких новых — простых, ясных и нежных — романов не будет.

Не будет, не будет, — улыбается мне рубец улыбкой Чеширского кота: верхняя губа багровая, нижняя — фиолетовая, «Messageries-Maritimes», это последнее, что я вижу, прежде чем захлопнуть за собой дверь.

Лестница выглядит так же, и рисунки Кико на месте. Ничего не изменилось, следовательно — этот фрагмент полностью сформирован. И его с легким сердцем можно вставлять в сюжет, в описательную часть, предшествующую основному действию… Или завершающую основное действие. Я рассуждаю как литературный агент или как сумасшедшая, которой кажется, что она попала в голову писателя? В божественный гипоталамус, который отвечает за эмоции и воображение.

Как ни удивительно — второй вариант (с сумасшедшей, попавшей в голову) нравится мне гораздо больше. Он снимает с меня всякую ответственность за происходящее и позволяет наблюдать, оставаясь в относительной безопасности. Это — безопасность сна, где все вывернуто наизнанку и единственное, в чем можно быть уверенным: ты обязательно проснешься. И без травматических последствий для организма.

Первый вариант совсем не такой шоколадный.

Он отсылает меня к событиям трех последних дней, проведенных на странном маленьком острове, безлюдном, и не слишком гостеприимном. Без связи с внешним миром, в обществе парня, у которого не все в порядке с мозгами, и бывшей работодательницы, у которой не все в порядке с мозгами даже больше, чем у парня.

И с трупом в океанариуме.

И со стареющими прямо на глазах лодками…

Или — лодки ненастоящие? Фантомы лодок, пришвартовавшиеся к божественному гипоталамусу и решившие, что лучшего места для стоянки не найти.

А труп?

Он настоящий или нет?

Сходи и проверь, Ти. Сходи и проверь.

Кто сказал это? Я сама, больше некому. Сумасшедшая из писательской головы — за очередной культпоход в океанариум, а трезвомыслящий и осторожный литературный агент — против.

Я усаживаюсь на верхней ступеньке лестницы, откуда видна часть маленькой прихожей и совсем не виден комод с антикварной шкатулкой. Прежде, чем обхватить руками колени, я касаюсь дерева, из которого сложены ступеньки: оно вполне достоверно, как любое другое дерево. Твердое, темное, отполированное множеством ног, когда-либо поднимавшихся сюда. Для чего? Чтобы, отворив дверь, увидеть кроличью нору и багрово-фиолетовую улыбку «Messageries-Maritimes»?

Вряд ли.

И жаль, что я не рискнула подняться вслед за множеством неизвестных мне ног, когда идиотский гипоталамусный букинистический еще был сувенирной лавкой Анхеля-Эусебио. Наверняка комнаты за дверью имели совсем другой вид… А если — снова заглянуть?

Сумасшедшая из писательской головы — за очередной культпоход в кроличью нору, а трезвомыслящий и осторожный литературный агент — против. Сидя на верхней ступеньке лестницы он размышляет о том, когда же все это началось. Когда одна реальность сменила другую? И когда все вернется на свои места? И вернется ли? И что делает здесь он?.. Или ему вообще не нужно ничего делать — только наблюдать, оставаясь в относительной безопасности.

Относительной. Вот-вот.

Абсолютная безопасность уготована лишь главным героям — таков принцип работы ВПЗР, оставшийся с постыдных беллетристических времен. Она может пропустить героя через мясорубку высосанных из пальца почти невыносимых для духа и тела испытаний, но никогда не убьет. А если будет в хорошем настроении, даже подарит ему надежду на лучшее будущее.

За трагический финал больших бабок не срубить.

Вообще, тема героя чрезвычайно волнует ВПЗР. Особенно после принятых на грудь двухсот граммов водки.

— Как не пропустить момент, когда ты становишься второстепенным героем собственной жизни, Ти? — обычно вопрошает она, закусывая водку огрызком яблока.

— А разве можно стать второстепенным героем собственной жизни?

— Еще как можно! И глазом моргнуть не успеешь, а уже — второстепенный…

Дальнейшие рассуждения сводятся к столь нелюбимой ВПЗР старости — ни капли не эротичной и почти полностью обездвиженной. Старость, по ВПЗР, наступает внезапно, как будто падает заслонка, — и совсем не в тот момент, когда приходят Паркинсон под руку с Альцгеймером. А в тот, когда на горизонте появляется кто-то чрезвычайно молодой. Еще ни с кем не спавший, не выкуривший ни одного косяка, не чувствующий разницу между джазом и блюзом. И способный отобрать у тебя все, оставив лишь воспоминания. Хорошо еще, если этот «чрезвычайно молодой», отобрав все, удалится восвояси. Хуже — если останется. Привяжется, будет ходить хвостом, называть своим гуру и требовать ответа на первостепенной важности вопрос: что делать, если язык слишком короток для французского поцелуя?

Язык никогда не бывает слишком короток. Ни для чего.

Это-то, по мнению ВПЗР, и нужно помнить, прежде чем втягиваться в дискуссию: ведь за первым вопросом обязательно последует второй («имеет ли смысл вращать языком во время французского поцелуя?»). И третий («можно ли работать двумя языками одновременно?»). И еще тысяча таких же дурацких вопросов, последний из которых будет звучать примерно так:

Действительно ли в жизни французский поцелуй должен быть таким же, как в кино?

Атансьон! Тут и проходит водораздел между главным и второстепенным героем, требующий вливания дополнительных двухсот граммов водки и еще одного огрызка яблока.

— Что делает в этом случае главный герой? — спрашивает у меня ВПЗР.

— Понятия не имею.

— Главный герой просто показывает молокососу, что есть французский поцелуй. На практике. А что делает второстепенный? Почти полностью обездвиженный и ни капли не эротичный…

— Теоретизирует по поводу? — высказываю предположение я.

Вот и нет, Ти, вот и нет!

Второстепенный герой собственной жизни тут же переключается на последнюю часть вопроса, где речь идет о кино. Как об искусстве в принципе, а не как об искусстве французского поцелуя. И выдает сентенцию о том, какие именно фильмы нужно смотреть, чтобы не стать ebanat'ом кальция и производить хорошее впечатление на людей без всяких там поцелуйчиков и вращений языком. Попутно он объясняет молокососу разницу между джазом и блюзом, а заодно — между косяком травы и элэсдэшной маркой. Этот потерявший осторожность простодушный идиот — второстепенный герой — сливает не за хер собачий и множество других вещей, приобретенных за долгую жизнь опытным путем: интеллектуальных, чувственных, обонятельных, осязательных и черт знает каких еще.

Таким образом волшебный гербарий опыта совершенно бесплатно передается какому-то юному ублюдку, не способному поначалу даже оценить щедрость подношения.

— Он оценит потом, — пытаюсь я убедить ВПЗР. — Оценит. вот увидите!

ВПЗР совсем не так оптимистична:

— Никто и ничего не способен оценить в этой жизни, Ти. Никто не хочет платить по счетам, норовя проскочить на халяву.

— И вы?

— Я уже давно провела все платежи в Сбербанке.

Это — еще одна домашняя заготовка для разного рода интервью. Ее пафос состоит в том, что ВПЗР слишком дорого заплатила за свой невъебический космический высочайшей пробы талант. А именно — тотальным одиночеством и отсутствием родственных душ, включая детей. «Одиночество бегуна на длинную дистанцию», — подводят пробивающий на жалость итог скромняга — ВПЗР, имея в виду «Одиночество мессии среди заблудших овец». Мессия, конечно же, она. И бегун — тоже, при том, что ВПЗР не бегает в принципе, это (как и родственные души, включая детей) требует некоторого напряжения сил. К тому же дети только и мечтают, чтобы вышибить тебя из седла главного героя на унитазный стульчак второстепенного и самим занять твое место. И в этом они ничуть не лучше, а даже хуже пришлых юных ублюдков.