Мария в поисках кита - Виктория Платова

Персонаж, стоящий на улице в ковбойской шляпе, — из «Психо»;

Персонаж, заседающий в вагоне-ресторане, — из «Незнакомцев в поезде».

На этом мои познания в фильмографии благополучно заканчиваются, в отличие от вереницы хичкоковских камео. Он продолжает стоять на улицах и на вокзальных платформах; качать младенца, выходить из дверей гостиницы со скрипкой в руках, галантно разговаривать с пожилыми дамами.

Причуда великого режиссера, его фирменный знак. Шутка, мать его, гения, — выразилась бы ВПЗР, попутно жестоко позавидовав хичкоковской славе. И добавила бы еще какую-нибудь гадость — лишь бы нивелировать эту проклятую славу, хотя бы в собственных глазах. Что-то вроде: никогда не легла бы в койку с таким толстым, старым и некрасивым мужиком, пусть он и трижды гений. Как будто Хичкок, от которого млели самые красивые женщины, от Грейс Келли до Ким Новак, приглашал разделить с ним ложе какую-то там не слишком привлекательную и крашенную в рыжий цвет ВПЗР. К тому же — русскую по происхождению.

И чем только набита ее голова?

И о чем я сама подумала совсем недавно, несколько минут назад? — «в голову писателя не влезешь», вот о чем!.. Так почему меня не покидает ощущение, что именно сейчас я нахожусь в голове ВПЗР? И не просто в голове, а в том отделе ее кретинического мозга, что отвечает за воображение, эмоции — и как следствие — написание мрачных, полунаркотических книг. Интеллектуальных квестов и триллеров-шарад.

Божественный гипоталамус, xa-xa!..

Хотя ВПЗР всячески открещивается от того, что ее романы рождаются именно в голове. Или — в душе, что было бы идеальным вариантом. Романы выпархивают из-под пальцев, — утверждает она почти в каждом своем интервью, и голова здесь ни при чем, я и сама не знаю, какой будет следующая строчка. Я — не знаю, а пальцы знают.

После окончания каждой книги она с упоением целует свои собственные руки: жест едва ли не ритуальный, но где она его подсмотрела, я вычислить не могу. Возможно — придумала сама.

И этот букинистический…

Он тоже кажется придуманным ВПЗР, точные мелкие детали не в состоянии заслонить его общей приблизительности; он — всего лишь очередная вариация на тему, некогда найденную в одной из ее ранних психопатических книжонок, ознаменовавшей переход из стана крепких беллетристов в стан писателей-интеллектуалов (чьи вещи никогда не будут экранизированы в силу их многостраничности, заумности и ложной многозначительности). Переход произошел неожиданно для всех — и для издателей (хрен бы с ними), и для читателей (этих жалко больше всего). Но ВПЗР неведомо чувство жалости, оно никогда не являлось предметом ее пристального изучения.

А не являюсь ли предметом изучения я?

Мне гораздо меньше тридцати (возраст критический для главных вэпэзэзровских героев и лучше бы до него не доводить); я хороша собой, неглупа и амбициозна… Самое время занять качающийся трон героини, позади которого адово пламя дрянных тайн и подростковых комплексов, а впереди — зыбучие пески отношений с незнакомцами мужского пола. Татуированными экзотами, только и ждущими, чтобы воткнуть в спину нож полукриминальной истории с мистическим подтекстом (для изящного выхода из нее у ВПЗР обычно не хватает ни времени, ни сил).

Впрочем, нет.

Я никогда не стану героиней ее романа. Я подошла к ВПЗР слишком близко, чтобы она смогла по-настоящему рассмотреть меня. Возникни на моем месте кто-то другой — она и не заметит подмены, как не заметила подмены с кошкой. И вполне может окликнуть этого другого моим именем, что-то вроде «Давно пора поменять плитку в ванной, Ти», или «Ты послала подальше этих тупорылых госпелов от Малахова, Ти?»… Оклик — не в память обо мне, безотказном литагенте; ей просто нравится само имя, его сокращенный вариант. Оно стоит в одном ряду с индейцами навахо, собачьей кличкой Гимбо и некоторыми другими словами, которыми ВПЗР время от времени прополаскивает рот.

…В маленькой прихожей, отделяющей магазин от жилых помещений, практически ничего не изменилось, добавлена только одна деталь: шкатулка на комоде. Шкатулка обита кожей; когда-то она была светло-рыжей, но со временем потускнела. Да-да, шкатулке очень много лет, очень, — это самое настоящее «антигуо», как говорят испанцы: антикварная вещь.

Знак знаков.

Ключ ключей.

Возможно — ключ от сердца самой ВПЗР, если хоть кому-то удастся отыскать замочную скважину на его абсолютно гладкой, без единого зазора, легированной поверхности. ВПЗР никогда не рассказывала мне историю шкатулки. Быть может, потому — что это слишком интимная история. Или — до сих пор не придуманная история, от чего она становится еще более интимной.

Точно такая же шкатулка была у одного шведского мальчика, ставшего впоследствии великим режиссером Ингмаром Бергманом.

Точно такая же шкатулка была у одного французского мальчика, ставшего впоследствии просто хорошим и очень тонким режиссером Луи Малем.

Точно такие же шкатулки были у массы других детей, ничем впоследствии не прославившихся; вот и у ВПЗР она есть. Одна-единственная настоящая среди постыдного бомбейского новодела. Внутри нее — балеринка и шесть маленьких прямоугольных зеркал на откидывающейся крышке. Балеринка танцует под мотивчик, знакомый и Бергману, и Ма лю, и ВПЗР. Он остается неизменным на протяжении веков; слишком мал механизм, на который записан звук, — как раз для такого безыскусного мотивчика в три ноты. Но в шести прямоугольных зеркалах может отразиться что угодно, особенно когда ты остаешься один на один с балеринкой. И уже в зависимости от отражений, увиденных или не увиденных тобой, ты становишься либо великим, либо просто хорошим и очень тонким, либо ничем не примечательным и не вкусившим плодов славы. Я открывала вэпэзээровскую шкатулку лишь несколько раз, тайком, и вовсе не балеринка меня интересовала. Не балеринка и не мотивчик, — отражения. Бог знает, что я надеялась там увидеть. Маленькую ВПЗР до всех ее self-made карнавальных масок — как минимум, с маленьким сердцем, где полно крошечных замочных скважин. И к ним подходят все на свете ключи.

Ничего я там не увидела, кроме себя самой.

Шкатулка, стоящая сейчас на комоде, заперта. Я бы удивилась, если бы все было по-другому; отыскать знак еще не означает проникнуть в его суть. То, что действительно удивляет: картинки.

Они заняли место гравюр, так напугавших меня в прошлое посещение. Эти картинки пугают не меньше, хотя я тоже видела их.

Рисунки из спальни Кико в доме при маяке.

Они все перекочевали сюда — все десять. Во главе с маяком, женоподобными китами и «mariagiselapiedad» на ленточке marinerito. Они прикреплены к стене обычными канцелярскими кнопками, вся немудреная галерея; они проплывают мимо по мере того, как я поднимаюсь по лестнице, — и в их последовательности нет никакого скрытого смысла и не прочитывается никакой истории. Или я не могу ее прочитать. Или…

Она просто еще не написана.

Вопреки моим тайным страхам, лестничный пролет все же заканчивается — и ведет он на второй этаж. Тот самый, на который я не решилась подняться, когда бесхозный букинистический еще был сувенирной лавкой Анхеля-Эусебио. Что остановило меня?

Громкое тиканье часов и внезапное появление ВПЗР. И еще — страх перед неизведанным, совсем не тайный, а ярко выраженный. Вдруг бы я увидела что-то такое, что только усилило необратимость? Вдруг на этом проклятом этаже что-то произошло? Или происходило все то время, что я находилась внизу. А потом закончилось — и снова без моего непосредственного участия. Закончилось так же, как завод в часах, ведь тогда они остановились.

А сейчас — снова тикают.

Ну да, я слышу это равномерное вкрадчивое постукивание. Оно доносится из-за единственной полуприкрытой двери, выходящей на лестницу. Как поступила бы героиня вэпэзээровского романа, которой мне никогда не стать?

Примерно так же, как всегда поступает Алиса и еще миллион легкомысленных девочек от десяти до сорока: она обязательно бы вошла в чертову дверь. Сунув палец в рот и заранее округлив глаза от любопытства.

Что ж, пусть. Я тоже войду.

И я толкаю дверь, забыв при этом округлить глаза и сунуть палец в рот.

«Знаешь, почему я люблю Марокко? Потому что там со мной ничего не произошло».

Так сказала когда-то ВПЗР. Фраза эффектная, но почти лишенная смысла, как и большинство ее фраз. Романных, а следовательно — не имеющих никакого прикладного значения; «Давно пора поменять плитку в ванной, Ти» выглядит на их фоне куда объемнее. Призывает к действиям намного более полезным, чем сунуть палец в рот и войти в непонятную дверь. Причем, без всяких гарантий со стороны двери, никакой ответственности за последствия она не несет. Зато на керамическую плитку гарантия выдается. И прилагается к чеку.

«Знаешь, почему я люблю Марокко? Потому что там со мной ничего не произошло».