Запах искусственной свежести (сборник) - Алексей Козлачков

Ну что ты опять цепляешься к словам? Это мы сами себя так называли при социализме – самая читающая страна. Это не зазнайство, это, скорей, ирония… Просто делать больше нечего было, кроме как читать, вот все и читали напропалую, и пили тоже. Нет, сейчас, слава богу, и читают, и пьют гораздо меньше.

Ну ладно, вернемся к сатори и коанам… Да, да, я знаю, что тебя больше всего поражал один из них – в виде кажущегося морального парадокса: «Бьет – значит, любит». Я тоже считаю, что это великий русский коан, не вполне оцененный зарубежной дзенской общественностью и имеющий, по крайней мере, два генеральных смысловых направления интерпретации. В одном, если его воспринимать с позиции нормального европейского сознания, – чистый парадокс, выключающий разум, как и положено всякому приличному коану. В другом же смысле он даже перестает быть коаном, а представляет собой, скорее, обычную дзенскую народную мудрость: если муж бьет жену, то он просто хочет, чтобы самый близкий человек достиг таким образом быстрейшего просветления. А это ли – ты только вдумайся, любимая! – не свидетельство настоящей любви? Именно так и надо понимать это выражение, ведь, как ты знаешь, великие дзенские учителя били своих учеников для ускорения просветления даже и палкой по голове.

Ну, а мне все же более любезен один старинный армейский коан, отсылающий к временам моей красноармейской юности: «Молчать, я вас спрашиваю!» Или такой вот, объединяющий время и пространство в нерасторжимом единстве, как «Копать от забора и до обеда!» Ну – что делать! – с привязанностями юности не поспоришь. Им трудно противиться.

В лучших дзенских традициях, усугубленных русской сивушной разорвирубашистой категоричностью, он не считал окружающих способными понять его учение в результате простого разъяснения – его можно было лишь «постичь», взобравшись на определенную духовную ступень (а нам с моим армейским приятелем до этого было еще далеко), поэтому в суть учения он никого не посвящал. Возможно, он не считал себя вправе иметь учеников или просто не видел достойных вокруг, короче говоря, пропагандой учения он не занимался. Может быть, чтобы заслужить это право на посвящение, надо было всю зиму, как и он, есть гнилую картошку с консервами и грибы во всех видах – соленом, сушеном и маринованном. Я вообще подозреваю, что это был как раз довольно существенный элемент просветления: организм слабел, голова кружилась, возможно, и глюки какие-то появлялись от гнилой картошки и грибов, которые он поедал в большом количестве и летом и зимой.

Ведь счастье, равно как и несчастье, по существу, имеет химическое происхождение (не говоря уж об обычном даре пророчества), что было замечено еще в древности. Дельфийский оракул, как известно, предсказывал судьбу, исключительно нанюхавшись предварительно серных испарений в своей пещере. И ведь ты представляешь – в России очень многие регулярно употребляют в пищу грибы, а особенно жители лесной полосы, для них это едва ли не главная пища! Может быть, именно по этой причине все наше население находится в состоянии постоянного воодушевления? Не на любовь ли к грибам постоянно намекают русские, когда говорят о своей повышенной «духовности»?

Но однажды, после бани, завеса над этим тайным учением приоткрылась и для нас с приятелем, но лишь вскользь и тоже благодаря определенным химическим реакциям…

Ну конечно, любимая, ты очень проницательна – мы тогда сильно напились самогона. И когда самоконтроль учителя псковского дзена был уже не столь жесткий, он заплетающимся языком попытался изложить нам суть своего учения или, по крайней мере, идей, которыми он был охвачен. Если освободить их от алкогольного многословия и псевдоязыческой терминологии, то он, кажется, действительно надеялся поймать такое преломление света в воде, или сквозь ветви деревьев, или сквозь тучи и туман, словом – через природные объекты, после которого должно было наступить что-то вроде сатори. То есть к просветлению приведет, по его мысли, не чистый свет от источника света, а преображенный природой – водой, листвой или облаками; это может быть и тусклый, рассеянный свет зимних сумерек, и едва заметный свет мерцающего снега, когда в почти непроглядную ночь он отражает всего одну случайную звезду в прогале плотных туч; а также, возможно, свет, просочившийся через заляпанное окошко, впечатывающий мимолетный рисунок жизни в обшарпанную стенку в виде теней от пока еще существующих предметов – стула, цветка и занавески. Словом, что именно будет являться причиной просветления, от какого света оно произойдет – он не знал, и ему оставалось лишь умножать попытки отыскания этого света, надеясь на случай в награду за упорство.

Он не успел ответить на вопрос, считал ли он и какую-нибудь другую иностранную природу – французскую, немецкую или итальянскую – способной до такой степени преобразовывать свет, чтобы он стал источником сатори, или это только наша русская природа была способна на такое, – поскольку упал пьяным под лавку в предбаннике. И уж совсем смешной вопрос, пришедший в голову мне лишь впоследствии: способна ли на это природа татарская, чувашская, мордовская, а также смешанных территорий проживания различных этносов бывшего СССР? Интуиция подсказывает мне, что он решал этот вопрос исключительно в патриотическом духе. В крайнем случае, «там у вас» (в его своеобразной метафизической географии это было определение местонахождения всего мира, кроме хутора, где он жил, но в особенности – Москвы и заграницы) – например, в Германии, Франции, Италии и Москве – если и произошло бы что-то подобное, то есть преображение солнечного света через местную природу, то это могло послужить просветлению лишь местного населения – французов, немцев и итальянцев, а для нас, русских, все равно не подошло бы. А что тут удивительного? Он разрабатывал теорию «нашего русского» или даже – «нашего псковского» сатори, вполне возможно, он считал, что оно вообще достижимо лишь для жителей Псковской губернии, или даже одного Печерского района этой губернии, где стояла его хибара. А ты думаешь это самое сатори общее и для японцев, и для Сэлинджера, и для нас – русских? Это уж вряд ли – у них свое сатори, а у нас свое. Иначе зачем было бы жить в этой глуши?

Однако, в отличие от известных учителей просветления, он искал его не только для себя, но также жаждал запечатлеть его на фото, чтобы оно стало всеобщим достоянием. Что-то вроде «просветления для всех». А что? Необыкновенно современная идея: «Фольксваген» – народный автомобиль, всенародные выборы, всеобщее и полное просветление человечества… очень красивая идея.

Ну, сейчас мне трудно судить, может быть, это был даже коммерческий проект – прославиться и заработать. Сатори по фотографии – представляешь?! Но я думаю, что эта причина не была главной, по крайней мере, в последний период, после ухода второй жены. Просто он хотел, чтобы свет был – и был для всех и навсегда. Чтобы посмотревшему на его фотографию стало светлее во всех смыслах, и, может быть, смотрящий даже и сам не заметит, как переживет сатори.

Ты знаешь, мы так напились в ту ночь бредовых откровений, что, как только художник отключился на лавке, мы с приятелем, ошарашенные услышанным (хотя чего-то подобного мы и ожидали, только не думали, что это все так искусно закручено), решили тоже догнаться и через еще пару стаканов прилегли рядом с художником. Поэтому поутру легко было сделать вид, что никаких признаний и посвящений не было. Мы не возвращались больше к теме, но я запомнил это разъяснение навсегда с поражающей меня самого сквозь годы точностью деталей.

А наутро после ночной стрельбы – ты помнишь, когда он в знак примирения принес нам в подарок пачку своих фотографий, – засобирались дождь и гроза, и свет внезапно стал янтарным и щедро потек из сарая, из бани и колодца, и даже смоляные твои волосы покрылись тонкой пленкой янтарного света. Ты помнишь, что Сергей повел себя в эти минуты, как вампир, застигнутый внезапным восходом солнца: фразу он оборвал на полуслове, с лица его сползла улыбка, и, швырнув нам пачку фотографий, он помчался в свою хижину. Армейский мой товарищ ласково улыбнулся ему вслед: побежал снимать редкий свет.

Между тем дождь все не начинался, а волшебный свет, меняя оттенки, все не гас. Мы уже должны были уезжать и пошли разыскивать художника, чтобы попрощаться. Завидев из дому наше приближение (видимо, он снимал из противоположного окна, но дом просматривался насквозь) и не желая с нами объясняться в такое время, он спустил на нас собаку. Я поначалу не понял, что это было сделано умышленно, и принялся кричать, звать его по имени, просить, чтобы он унял пса. Но мудрый мой товарищ сразу все понял и, еще более ласково улыбаясь, потянул меня за рукав назад. Так мы и не свиделись напоследок.

Вопрос о том, было ли уже у самого художника это сатори, мы, если помнишь, обсуждали уже в его отсутствие на Псковском вокзале в ожидании поезда на Москву. Мой армейский товарищ считал, что уже было. Точнее, товарищ считал, что художник считал, что оно у него было: и мир хлынул в него ослепительным потоком света через переносицу, «как будто у ведра оторвали дно», как это обычно бывает при всяком нормальном сатори.