Сломанные куклы - Джеймс Кэрол

Адам вышел из спальни. Было слышно, как он идет по коридору, спускается по лестнице. Затем его шаги перестали быть слышны, и мертвая тишина заполнилась фоновыми звуками: гулом ветра, гуляющего по крыше, ударами снежных хлопьев по окнам, скрипами и тресками старого дома, пульсом монитора, тихим дыханием матери Адама. Поверхность экранов была темной и зеркальной, а все отражающиеся объекты были похожи на расплавленные восковые фигуры.

Рэйчел посмотрела на кровать. Старуха поймала ее взгляд и дружелюбно улыбнулась. Рэйчел тут же отвернулась и стала смотреть на экраны. Если бы они увидели друг друга в других обстоятельствах, она бы посчитала мать Адама безобидной бабушкой, коротающей закат жизни за чаем в кругу друзей, которых с каждым годом становится все меньше. Она бы даже сочувствовала ей. И насколько ошибочно было бы это ее мнение!

Отец говорил ей много раз, что о человеке надо судить не по словам, а по делам. Сколько раз в новостях она видела, как соседи и друзья какого-нибудь психа пораженно качали головой, не веря, что этот полностью адекватный, пусть и закрытый человек мог совершить то, в чем его обвиняют. Тогда Рэйчел думала: как же можно быть такими бестолковыми! Теперь она понимала как.

– Камера четыре, крупно, – сказала старуха дикторским голосом, четко произнося каждое слово.

Картинка на правом нижнем экране увеличилась, зеленые и черные блики превратились в более четкое изображение. Рэйчел увидела, как Софи мечется по матрасу, пытаясь освободить руки.

– Камера три, крупно.

Теперь увеличилось изображение на левом нижнем экране. Софи на матрасе под другим углом – стопы крупнее, а голова мельче. Пульс на мониторе упал до семидесяти восьми ударов. Рэйчел смотрела на экраны, только чтобы не смотреть на мать Адама.

Она наблюдала за отражением его матери на экране. Судя по всему, единственной частью тела, которой она могла двигать, была голова. Все, что ниже шеи, было совершенно неподвижно. Внезапно женщина начала часто моргать, и монитор запищал чаще. Рэйчел обернулась. Глаза старухи увлажнились, и она изо всех сил пыталась сфокусировать взгляд. По покрытой румянами щеке потекла слеза. Только это была не слеза – мать Адама была не способна на слезы, не способна к любви. Ей были доступны только черные эмоции – ненависть, злость, ярость.

Рэйчел чувствовала недовольство старухи своей полной беспомощностью. Ироничность ситуации бросалась в глаза, и, несмотря ни на что, Рэйчел почувствовала вспышку злорадства. Если бы она не была привязана к стулу, то смогла бы помочь ей. Но в то же время, если бы она не была привязана к стулу, желание придушить ее подушкой затмило бы все остальные. Она не понимала, почему Адам этого не сделал давным-давно. Его жизнь с матерью казалась адом. Если бы он захотел, то легко бы смог ее убить – она была не способна даже к малейшему сопротивлению. А если на убийство смелости не хватало, можно было просто уйти – выйти из дома, уйти куда глаза глядят и никогда не возвращаться.

Но он предпочел остаться здесь. Старуха была совершенно беспомощна, но в ее руках была абсолютная власть. Рэйчел не могла понять этой ситуации. Она не была уверена, сможет ли когда-нибудь полностью понять, что здесь происходит. Их отношения были слишком извращенными для ее понимания.

Вдруг все экраны зажглись белым светом, как будто подвал стал сердцем ядерного взрыва.

– Отключить ночной режим, – сказала старуха.

Изображения стали цветными, очертания – более четкими. Софи прекратила борьбу. Она неподвижно лежала на матрасе с туго стянутыми за спиной руками и смотрела на дверь. Ее толстовка была вся мокрая от пота, она тяжело дышала. Рэйчел посмотрела на верхний левый экран. Дверь была закрыта, собачья створка тоже. Она снова перевела взгляд на нижние экраны, на которых Софи так и смотрела на дверь – напрягшись, с широко открытыми тревожными глазами.

– Включить звук.

Спальня наполнилась дыханием Софи – прерывистыми, неглубокими и испуганными вдохами. Рэйчел посмотрела на верхний левый экран и увидела, как дверь открылась и вошел Адам. В правой руке у него были садовые щипцы, а в левой – электропогонялка. Рэйчел рассказала Софи, что с ней проделывал Адам, так что она знала, чего ждать.

Софи сейчас должна просто сходить с ума от случайных и бесполезных мыслей о боли, побеге, мести. Адам прошел мимо кресла и исчез с верхнего экрана, через пару секунд появившись на нижних. Теперь было сразу два изображения Адама – одно с левой стороны, второе – с правой.

Адам поднял щипцы, и Софи выдохнула. Многократное усиление звука превратило этот выдох в крик, ворвавшийся через колонки в спальню.

– Повернись, – сказал Адам.

– Иди к черту.

Адам поднял электропогонялку.

– Повернись, или будут последствия.

Софи с ненавистью смотрела на него, и Адам подался вперед. Он ткнул электрошокером ей в живот и держал его там, пока Софи выла от боли, гораздо дольше, чем это было нужно. Чем громче она кричала, тем шире он улыбался. Отложив электропогонялку, он схватил Софи за плечи, грубо перевернул ее на живот и уперся коленом в поясницу.

Перерезав стяжки на руках и ногах, он встал на ноги и грациозно отпрыгнул от матраса – на случай, если сотрудница полиции будет в состоянии применить силу. Софи потирала запястья и щиколотки и с ненавистью смотрела на него. Ее лицо перекосилось от боли, когда она дотронулась до живота.

– Сядь в кресло.

Софи не двинулась. Адам прижал электрошокер к ее животу и не отпускал его, пока она корчилась на матрасе. Ее вой звучал страшнее, чем прежде, – он был выше тоном, и в нем было больше отчаяния. Адам отступил, и крики стихли. Софи лежала на полу в позе эмбриона, сдерживая слезы и тяжело дыша.

– Сядь в кресло, – повторил Адам.

Софи не двигалась, и Рэйчел была уверена, что она так и будет сопротивляться. Адам стал махать электрошокером из стороны в сторону. Софи бросила на него свирепый взгляд и пошла к креслу. Она села, и Адам пристегнул ремни.

Он вышел из подвала и вернулся с тележкой. Поставив ее рядом с креслом, он взял паяльную лампу и зажег ее. Затем взял швейную иглу и грел ее кончик, пока он не покраснел. Софи вжалась в кресло. На ее лице был страх, глаза лихорадочно двигались в поисках выхода.

– Пожалуйста, остановите его, – прошептала Рэйчел.

Старушка мило улыбнулась.

– Ты ведь сказала, что веришь в справедливость, дорогуша. Это и есть справедливость.

69

Когда мы доехали до нужного девятого съезда с шоссе, начался сильный снегопад. Я снизил скорость до ста десяти, но и это было слишком быстро для погодных условий. Последние несколько километров я не говорил ни слова, потому что мне требовалась вся моя концентрация, чтобы вести машину и не убить нас.

Чем дольше мы ехали, тем хуже становилась дорожная ситуация. Снега под колесами было все больше, я ехал все медленнее, но все равно несколько раз почти потерял контроль над автомобилем. Эта машина не была предназначена для подобных условий, на ней нужно было ездить по широким, открытым и прямым участкам. Сейчас мне больше подошел бы полноприводный джип, а не спортивный автомобиль.

Высокие изгороди превратили аллею, ведущую к Уэйверли-Холл, в узкий туннель, а ветер надул высокие сугробы с правой стороны. Дорога была покрыта толстым слоем снега. «Мазератти» полз на скорости пятнадцать километров в час, колеса проворачивались, пытаясь поймать сцепление на скользком льду, скрывающимся под снегом. Стеклоочистители все еще вели безнадежную борьбу со снегом. Если снегопад не закончится, через полчаса дороги занесет, и они станут полностью непроходимыми.

Уэйверли-Холл был окружен высоким забором и скрыт за высокими елями, возвышающимися, как солдаты-призраки. Я проскочил мимо главного въезда и попытался из-за ворот осмотреть территорию. Вглядываясь в белые бесформенные очертания, я смог различить только дорогу, которая вела между деревьями и через двадцать метров резко уходила вправо. Это полностью соответствовало картинке со спутника, которую дал интернет.

Лучше всего к дому было подбираться с востока, поскольку спереди пространство было полностью открытым. Оно представляло собой покрытый гравием участок для парковки автомобилей и неухоженную лужайку. На такой пустынной площади мы стали бы слишком легкой добычей. Сзади дома ландшафт был таким же: четыре сотки поля, простирающегося до деревьев на южной границе участка. К западной стороне дома было не подобраться, поэтому оставалась только восточная.

Я подъехал к северо-восточному углу стены и остановил «мазератти» посреди дороги. Как только я открыл замки чемодана, в нос мне ударил запах ружейного масла.

Дональд Коул полностью оправдал мои ожидания. Сорок пятый кольт был одним из моих любимых пистолетов, потому что он был надежен на сто процентов. Не на девяносто девять или на девяносто восемь процентов, а на все сто. В 1911 году американская армия протестировала несколько видов оружия, и только сорок пятый кольт на шесть тысяч очередей не дал ни одной осечки. Когда он слишком сильно нагревался, его окунали в ведро с холодной водой и продолжали стрелять. К тому же это мощное оружие удобно было носить и легко спрятать.