Ты все, что у меня есть - Марина Крамер

Я закрыла глаза, ожидая продолжения, Леха осторожно спустил с плеч мой халат и замер.

– Ты что? – спросила я, не открывая глаз.

– Ты стала еще лучше, чем была, – хрипло проговорил муж. – У меня все ноет внутри, когда я вижу тебя…

– Кравченко, у тебя есть всего полчаса, – напомнила я. – Потом проснется Варька…

Но и за полчаса мы вспомнили все. Я даже не подозревала, что после родов меня так сильно потянет к мужу, и, что еще удивительнее, он ни разу не сделал мне больно, не прикоснулся грубо, как бывало. Похоже, он и сам был этим удивлен.

– Марьянка, – устало произнес он, откатившись от меня, весь мокрый, со спутанными волосами и каким-то странным блеском в глазах. – Ты чувствуешь, как все меняется? Вся жизнь, мы с тобой?.. И нас не двое уже, а трое… Вот он, смысл жизни – вырастет и не узнает, через что мы с тобой прошли, какая удивительная у нее мать… Хотя про это я расскажу ей сразу, как только начнет соображать, – он снова обнял меня, целуя в шею.

– Леша, пора вставать – скоро проснется «смысл жизни» и затребует меня себе в пользование, – улыбнулась я, погладив его по щеке.

Кравченко легко встал с дивана, поднял меня на руки и отнес в душ, встав за моей спиной. О, любимый фокус моего мужа – прижать меня к себе и включить холодную воду! Так и вышло – закрыв мой рот поцелуем, он до отказа повернул холодный кран. Я не чувствовала обжигающего холода воды, бьющей мне в бок, я ощущала только вот этот поцелуй, только твердые губы мужа и запах табака от усов. Я скользила руками по его все еще железным мышцам, поднимаясь к лицу и снова спускаясь вниз… Наконец мы устали от этих мучительных, но таких приятных ласк, Леха выключил воду:

– Господи, сдурел совсем! Я тебя так простужу, забылся на радостях, как молодой!

– Кравченко, прекрати, – попросила я, растираясь полотенцем. – Не прибедняйся, ты еще пятерых молодых загонишь…

– Да ладно – пятерых! Но троих еще реально… – он потрепал меня по щеке, подавая халат. В комнате проснулась Варька, завозилась в своей кроватке в ожидании кормления. Муж опередил меня, успел первым взять ее на руки:

– Солнышко мое, сейчас мама придет, – он осторожно поцеловал дочь в розовую со сна щеку, а она ткнулась носом куда-то ему за ухо и замурлыкала.

Это было милое и забавное зрелище – огромный мужик с широченными плечами, спина и грудь которого были покрыты рубцами и шрамами, держал на руках крошечную светловолосую девочку с такими же, как и у него, серыми глазищами. Я подошла к ним и обняла сразу обоих, но Кравченко, одной рукой крепко прижимая к груди Варьку, другой сам обнял меня, притиснув посильнее:

– Вот это все, что нужно мужику, – произнес он тихо. – Только это и нужно, кто и что бы не говорил.

Варька росла, Кравченко получил батальон, что прибавило ему забот на службе. Каждый вечер я с коляской встречала его у ворот части, и мы вместе возвращались домой. Иногда к нам присоединялся Леший, хромал рядом со мной, глядя на толкающего коляску Кравченко с улыбкой.

– Что, Леха, как оно – две женщины-то? – интересовался он, и Кравченко проникновенно советовал:

– А ты заведи, и узнаешь!

– Кому я нужен с такой рожей! – вздыхал Леший. – Да и годы… Пусти-ка! – он оттеснил Леху от коляски и сам покатил ее, удаляясь от нас.

Кравченко обнял меня, мы медленно шли по аллее вслед за Лешим, везущим нашу дочь. Кравченко украдкой поцеловал меня в губы, вытащил из волос заколку, распустив их по плечам. Навстречу попался Лехин сослуживец, капитан Немов:

– Гуляете, товарищ майор? Как дочка, растет?

– Растет, Юра, растет! – улыбнулся Леха. – Твои как?

– Кошмар, Алексей Петрович – двое пацанов хуже взвода десантников! – вздохнул Немов.

Мы рассмеялись, капитан попрощался и пошел дальше, а мы все стояли, глядя друг на друга.

– Кравченко, я так люблю тебя, ты даже представить себе не можешь, – произнесла я, взяв его лицо в свои ладони.

– Ласточка, я могу себе представить – ведь все хорошее, что произошло в моей жизни, связано с тобой. Помнишь – ты все, что у меня есть? – спросил он, улыбаясь.

– Конечно, родной – ведь это моя фраза! А ты опять ее украл! – засмеялась я в ответ. – Идем, Леший ушел далеко, вдруг Варька проснется и заплачет?

– У Лешего – не заплачет, – уверенно сказал Леха.

Мы нашли их у подъезда собственного дома, Леший сидел на лавке, а на руках у него улыбалась проснувшаяся Варька в красном комбинезоне и белой шапке. Похоже, нашу дочь абсолютно не смущали ни шрам, ни единственный глаз Лешего, она возила ручками по его лицу и смеялась, не понимая, почему он плачет… Я подошла к ним и протянула руки, но Варька ко мне не пошла, продолжая гладить Лешего по щеке, а он старался вытереть слезящийся глаз, спрятать от меня свои слезы.

– Костя, не надо…

Он судорожно прижал меня к себе, не стесняясь стоящего рядом Кравченко:

– Марьянка, почему жизнь такая сука? Почему?! Разве я не хотел быть мужем, отцом? За что меня, а?

– Лещенко, возьми себя в руки! – жестко произнес Кравченко. – Что ты, как баба? Помнишь, как в детдоме физрук нас бил скакалкой в холодном зале? Зима, мы в одних трусах, а он хлещет… Ты тогда сказал мне – Леха, я не заплачу, никогда в жизни больше не заплачу? Помнишь?

– Леха, физическая боль – ничто. Я это точно знаю. Боль душевная – вот что страшно, и не дай бог тебе испытать…

– Я знаю это, Леший, – произнес Леха, садясь рядом с ним на лавку. – Моя душа болела много раз, и это ты тоже знаешь. Марьяна, Леший – вот моя вечная душевная боль. Я боюсь оставить ее даже на минуту, я все время боюсь, что с ней что-то случится. Невыносимо переживать каждую секунду за единственного родного человека. Теперь у нас есть дочь, и это тоже заставляет болеть мою душу. Мне сорок пять лет, когда она пойдет в школу, я буду уже на пенсии. Понимаешь? Мы уже старые с тобой, Костя, так давай друг друга беречь, а? Я хочу, чтобы у моей дочери был крестный отец, а кто, как не ты?

Леший отпустил меня, наконец, бережно отдал мне Варьку и протянул Лехе руку:

– Кравченко, ты друг. Спасибо тебе. Ты ведь знаешь, что ради вас, ради