Ты все, что у меня есть - Марина Крамер

мне? Пристрелить его и самому застрелиться? Как я жил бы без тебя? Мне важно только то, что ты рядом, я могу обнять тебя, и больше знать ничего не хочу. Ты все, что у меня есть, и не надо ничего больше, только это.

Виноватое лицо лейтенанта, показавшееся в дверном проеме, напомнило о том, что время вышло…

– Товарищ капитан…

– Да, сейчас, – он коснулся губами моих, погладил по голове и вышел – большой, надежный, любимый…

Кравченко на самом деле поставил на уши весь город, весь гарнизон, всех друзей, каких только смог. Меня так и не перевели в СИЗО, оставив под наблюдением психиатра. Женя помогал, часами просиживал у меня, разговаривая обо всем, старался не дать скатиться к прежнему состоянию. Кравченко пускали ко мне раз в две недели, он поддерживал меня, как мог. Он сильно похудел, в волосах стало больше седины, но это только добавило ему привлекательности в моих глазах. Во время этих свиданий я не могла оторваться от мужа, все смотрела на него, гладила, прижималась к нему. Даже охранявшие меня милиционеры прониклись к нам сочувствием и не очень досаждали заглядыванием в глазок. Обсуждал мои дела Леха только с Лешим, который так и не признался, что был в курсе моей истории. Хранить секреты Костя умел.

Судили меня в начале января, на заседания возили прямо из больницы, и всегда рядом был Леха. Я видела его, и мне было легче. И в зале суда он смотрел только на меня, поддерживая своим взглядом, только на меня, не видя и не слыша никого. И я тоже видела только своего любимого, только ему я рассказывала все, что произошло, так научил меня Женя, предвидя, что это будет самым тяжелым испытанием.

– Выбери человека, которому доверяешь, отключись от всего и говори только с ним, – наставлял меня Женя, и я послушно кивала, удивляясь про себя – как это «выбери», когда вот он, мой единственный человек, которому я верю безгранично, мой Леха, мой Кравченко. Муж.

Все это вместе помогло мне пережить суд. Меня оправдали, и это было для меня неожиданно, хотя адвокат не сомневался в подобном исходе. Я сомневалась… Когда зачитали приговор, я медленно осела в своей клетке, опустилась на пол и зарыдала. Конвоир загремел ключами, отмыкая, и Леха ворвался ко мне, подхватил на руки и вынес из зала на улицу, на ходу застегивая мою куртку. Я плакала и плакала, промочив Лехину тельняшку…

Во дворе ждали Рубцовы, их Сашка с женой и сыном, Леший, опирающийся на палку, и даже мои родители, но я никого не видела, не замечала – для меня существовал только Кравченко, только он… Стоя перед ним, я взяла его лицо в свои ладони и, глядя в уставшие серые глаза, произнесла:

– Спасибо тебе за то, что ты есть у меня, за то, что ты со мной…

– Марьянка, это тебе спасибо за то, что я есть, – тихо и серьезно ответил он. – Только сейчас я осознал, что ты всегда должна быть рядом, на глазах…

– Ага, только ложки теперь прячь! – убил весь пафос Леший, глядя хитрым глазом себе под ноги. – А то больно уж удар поставленный у нее…

Я оторвалась от мужа и подошла к Лешему, обняв:

– Спасибо, Костя, ты друг…

– Да ладно, – смутился он. – Вы моя семья, не будет другой у меня.

К нам подошли мои родители, и мама, вытирая платком размазанную слезами тушь, обняла меня, всхлипнула:

– Марьянка… доченька, да что же это? Как же так – Дима… и вдруг?..

– Мама, не надо. Я хочу забыть об этом хоть на время, потому что насовсем – невозможно…

Отпустив меня, мама повернулась к стоящему рядом Кравченко, долго пристально вглядывалась в его лицо, а потом тихо проговорила:

– Спасибо вам, Алексей. Если бы не вы…

– Если бы не я, Маргарита Григорьевна, то ваша дочь жила бы по-другому, – хмуро перебил ее Леха, и я закрыла рукой его рот:

– Не смей даже думать об этом, не то что вслух говорить!

– Я заблуждалась на ваш счет, Алексей, – продолжила мама, роясь в сумке в поисках нового платка взамен промокшего. – Но вы должны меня понять – любая мать хочет своему ребенку счастья, спокойствия, устроенности какой-то… И потом, вы намного старше, и мне казалось, что ничего общего с молодой девчонкой и быть-то не может у вас… А теперь я вижу – вы слишком много значите в ее жизни, а Марьяна – фанатичка, и за то, что ей дорого, она будет стоять до последнего. Вы уж простите меня, если я что-то не так сказала…

– Все правильно. На вашем месте я не словами бы действовал, – признался вдруг мой муж, обнимая меня за плечи и прижимая к себе. – Но за Марьяну не беспокойтесь, я никогда не обижу ее.

Мама обхватила нас обоих, насколько рук хватило, и опять заплакала.

– Так, хватит сантименты разводить, – пресек все происходящее Рубцов. – Едем к нам пить коньяк и прожигать жизнь.

– Серега, – взмолилась я. – Я не была дома больше года, я хочу в душ и на диван!

– В самом деле, Серега, – поддержал меня муж, – не обижайтесь, но мы домой…

– Вот уж фиг вам! – вклинился Леший. – Год не была дома, так еще один вечер погоды не сделает!

– Возражения отклоняются! – поддержала их Лена. – Мы не видели тебя целую вечность, имейте совесть оба! И родителей тоже зовите – будем знакомиться.

Но мать и отец отказались – оба отпросились с работы, нужно было возвращаться. Взяв с нас обещание приехать к ним в гости в самое ближайшее время, они уехали.

Я посмотрела на Кравченко, тот вздохнул и махнул рукой, соглашаясь. Мы поехали всей компанией к Рубцовым, где Лена с невесткой Олей накрыли такой стол, что казалось нереальным все это съесть и выпить. Все расселись, и, когда Рубцов стал разливать коньяк, мой Кравченко накрыл свою рюмку рукой:

– Я пас, Серега.

– Оба-на! – удивился тот. – Что-то новое!

– Ты же знаешь, могу съехать с катушек, а я обещал, что больше этого не будет, – твердо сказал он.

Я тихонько положила под столом руку на его колено и слегка сжала.

– От одной рюмки не съедешь! – подключился Леший. – А за твою Марьяну выпить обязательно нужно. Марьянка, не смотри на меня волком – я поддерживаю Лехино решение и уважаю, но сейчас надо, понимаешь?

Я пожала плечами:

– Леший, я же ничего не говорю, это его выбор. Ты ведь знаешь, нет человека, способного давить на капитана Кравченко.

– Какая хитрая