Московский душегуб - Анатолий Афанасьев

– Наверное, Настя ноты запачкала?

– Когда я узнала, что она собирается за вас замуж, я высказала ей все, что думаю по этому поводу. Хотите знать, что я сказала?

Алеша терял терпение:

– Тина, дорогая, хоть раз постарайся быть нормальной. У меня пропала жена. Она и тебе дорога. Помоги ее найти. Хоть где она может быть, подумай!

– Я рада за нее, – холодно ответила Тина. – Наконец-то она решилась.

Алеша молча повесил трубку.

Вдовкин ночью перетащил оттоманку под вешалку.

Это было одно из его излюбленных мест, где он чувствовал себя изолированным от мира. Алеша слегка потряс его за плечо:

– Слышь, солдатик! Я поеду, а ты никуда не уходи, будь на связи. Да ты спишь, что ли?

– Нет, – глухо отозвался Вдовкин. – Я думаю.

– И чего надумал?

– Настя правильно ушла. Чего она хорошего видит в этом логове? Тут даже поспать нельзя, всегда какой-нибудь хам разбудит.

Алеша поехал в психушку, где горе мыкала Мария Филатовна, Настина матушка. Он ночью прикинул, что если Настя отлучилась надолго, то матушки никак не минует. Обязательно заглянет попрощаться.

Небольшая частная клиника располагалась неподалеку от Люберец, окруженная дубовой рощицей и высоким забором. Этакое престижное, чрезвычайно дорогое заведение для "новых русских", успевших сбрендить.

Живописный дом с мезонином, где немногочисленные пациенты за оплату в твердой валюте получали все; что душа пожелает, кроме здоровья.

Несмотря на ранний час – около девяти, – директор бодрствовал в своем кабинете на втором этаже и встретил Михайлова так, словно именно его тщетно дожидался все последние годы. Павел Павлович Вершинин, ретивый питомец Института им. Сербского, высокий, средних лет мужчина, одетый с иголочки, в накрахмаленном, ослепительно свежем халате и с умным, печальным лицом великомученика, был неизвестно каким врачом, об этом знали больные, но учтивой повадкой и любезными манерами он вряд ли уступал любому своему коллеге хоть из Калифорнии. Увидя в дверях Михайлова, выскочил из-за стола и затрусил, побежал к нему навстречу, растопыря руки для дружеского объятия:

– Ай-яй-яй, батенька вы мой! Что ж так редко навещаете. Рад, рад чрезмерно!., гм, извините, запамятовал имя-отчество.

Алеша от объятий уклонился:

– У вас тут лечится моя теща, Великанова Мария Филатовна. Хотелось бы узнать, не навещала ли ее вчера дочь? Выясните, будьте добры.

Сбитый с толку его странным тоном, Павел Павлович тем не менее обходительно подхватил его под руку и подвел к окну.

– Какая природа, а?! Благодать какая, а?! Постоишь вот так у окошка часок-другой – и душа, право слово, отмякает. Как вас зовут, дорогой, извините, не расслышал?

Алеша назвался, чувствуя, как его обволакивают, размягчают незримые токи, исходящие от доктора и сонным маревом зависшие в кабинете. Он и не заметил, как очутился в кресле за низеньким столиком, накрытым для кофе, напротив лучезарно улыбающегося Павла Павловича, и рядом суетилась крупнотелая женщина, тоже в белом больничном халате и тоже с отрешенным смеющимся лицом.

– Вот, извольте, свежайшие булочки, – угощал доктор, – Медок, извините, с Алтайских предгорий – лучшее лекарство от неврастении… А это – Кира Семеновна, добрый ангел здешних мест. Кирочка, не будете ли столь любезны организовать уважаемому гостю встречу с его любимой тещей, госпожой Великановой… Кстати, дорогой Алексей Петрович! Почему бы и вам не пройти курсик оздоровительной терапии? Знаете ли, этакую необременительную смазку нервной системы?

– Не надо смазок, – отказался Алеша. – Проводите к теще.

– Проверьте заодно, Кирочка, в бухгалтерии, как там с оплатой, – виновато обернулся к Михайлову. – Знаете ли, благословенные рыночные отношения, никому нельзя доверять. Каждый, знаете ли, так и норовит подлечиться на халяву. А овес-то нынче дорог!

Павел Павлович так сипло и громко вдруг захохотал, что Алеша опешил.

– Ты вот что, доктор, – бросил хмуро. – Хватит театра. Если тещу уморил, так и признайся, облегчи душу.

Через двадцать минут он вошел в комнату с зарешеченным окошком, где четвертый год выздоравливала прекрасная горбунья Мария Филатовна. Сидела она на кровати, поджав под себя ноги, запеленатая в цветастый халатик, и места занимала ровно столько, сколько подушка.

– Оставьте нас одних, – попросил Алеша.

Кира Семеновна предупредила:

– Так-то она спокойная больная, но иногда плюется.

– Ничего, оботрусь.

Последний раз он видел тещу около года назад, когда вместе с Настей заезжал поздравить ее с днем рождения.

С тех пор Мария Филатовна ничуть не изменилась и, кажется, так и просидела на кровати, не вставая, в этой же самой позе. На худеньком лице лукавые светящиеся бусинки глаз. Выражение полной сосредоточенности, словно прислушивается к какому-то тайному звуку. Горба, когда сидит, не видно: она вся как небольшой бугорок с радостной птичьей головкой. Как всегда, Алеша поразился тому, что нет в ее облике ни единой черты, напоминающей Настю, и опять грустно усомнился – ее ли это мать?

– Мария Филатовна, вы меня слышите?

Женщина раздраженно махнула рукой: не мешай, дескать, разве не видишь, я занята. Настя навещала мать раза два-три в неделю, и, по ее словам, Мария Филатовна бывала иногда совершенно нормальной и разговаривала с ней. Этому Алеша не верил. Собственно, он заглянул в палату по инерции, ни на что не надеясь. Все, что надо, он уже узнал: вчера Настя сюда не заезжала.

Не оставила следок.

– Хорошо вам тут, – сказал Алеша. – Ниоткуда не дует, чисто, светло. А тут носишься целыми днями неизвестно зачем, да еще теперь и Настенька куда-то подевалась.

Услышав имя дочери, Мария Филатовна встрепенулась, вытянула шейку и попыталась поймать гостя прицельным взглядом, но это ей не удалось. Взгляд скользнул мимо, ему за спину, как неудачно пущенная стрела.

– Если бы знал, где она, обязательно к вам бы привез, – посулил Алеша.

– Змеи, кругом змеи, – прошамкала старуха беззубым ртом. – Гляди, ужалят доченьку. Змеи и выдры. Вон под шкафом сидят.

В комнате не было шкафа: стол, кровать и две тумбочки – одна у кровати, другая под окном. Меблировкой не баловал больных Павел Павлович.

– Пойду, пожалуй, – сказал Алеша. – Отдыхайте, Мария Филатовна, а то мы чересчур разболтались.

– Змеи! – завелась сумасшедшая. – Длинные, чер-1 ные… Много змей.

– И еще выдры.

– Всех не перетопчешь. Нет, не перетопчешь. Ползают, ускользают. Доченьку ловят. Как уберечься?

– Мы ее спрячем, – успокоил Алеша.

Павел Павлович перехватил его на первом этаже:

– Случай безнадежный, батенька вы мой, но делаем все возможное. Современная методика, прекрасный уход, наилучшие медикаменты. Ей здесь хорошо, поверьте. Как она вам показалась?

– По-моему, абсолютно здорова. Можно выписывать.

Без затей сунул доктору в кармашек халата стодолларовую купюру.

– Великая просьба к вам, Павел Павлович. Не сегодня-завтра к ней заедет дочь. Пожалуйста, позвоните вот по этому телефону. Получите сразу пятьсот баксов.

Доктор покраснел:

– Дорогой вы мой, да за милую душу… Ради одного дружеского расположения…

Из машины Алеша связался со Вдовкиным:

– Женя, что нового?

Разбуженный банковский гений был немногословен:

– Ничего.

– Что же, вообще никто не звонил?

– Нет, не звонил.

– Хорошо, сиди дома, никуда не уходи.

– Да мне и некуда идти.

Алеша смотался в офис, где его ждала неотложная встреча. Сизокрылый француз, мсье Дюбуа, бывший Гриня Толубеев, по кличке Рикошет, бывший валютчик, бывший лагерный порученец, кайфовал в кабинете, дымя толстой гаванской сигарой и с брезгливой гримасой листая подшивку газеты "Президент". Десять лет назад, освободившись, Гриня удачно женился на французской подданной, беспечной туристке Натали Дюбуа и отбыл в свободный мир, но ни на минуту не разрывал коммерческую пуповину с родиной. Много воды утекло с тех пор, ныне Рикошет ворочал крупными капиталами по всему франкоязычному региону. Банковские сделки, трастовые операции – солидный бизнесмен с солидным акционерным обеспечением. Кто бы узнал в слегка обрюзгшем, элегантно одетом господине с барской повадкой лагерного живодера, смутьяна и прощелыгу. Но Алеша узнал, и они братски обнялись посреди кабинета.

– Люди меняются, – улыбнулся Гриня, сверкнув безупречной вставной челюстью, – а ты все такой же, Леха. Почем нынче "салатик"?

– По две шайбы за пару, – ответил Алеша, вспомнив, что натуральные зубы вышиб Рикошету невзначай Федор Кузьмич при первом неудачном знакомстве, когда тот попытался затырить у новичков лисью шапку.

Минувшей осенью мсье Дюбуа спроворил из Парижа поставку пяти вагонов марочного итальянского вина для нужд нарождающейся российской аристократии, но это была, конечно, мелочевка, хотя операция дала чистую прибыль в пятьсот тысяч долларов. Сегодня им предстояло вчерне обсудить наиважнейший вариант создания постоянных инвестиционных фондов прикрытия, но с самого начала разговор как-то не заладился.