Туманян - Камсар Григорьян

По мысли Цатуряна, поэт — «боец за великое счастье людей», он должен «сражаться со злом до могилы». Его высокое назначение и гражданский долг — «бить тревогу», поднимать дух народа, призывать его к активной борьбе, чтобы сбросить навсегда цепи рабства:

Лети, моя песня, дыханьем весныТуда, где нужда и печали.Где люди забыли прекрасные сныИ ждать избавленья устали.Лети, моя песня, лети и звени,И людям надежду верни!

Лети, моя песня, призывом живымТуда, где в молчаньи покорномТрудится бедняк, — а богатый над нимЦарит в этом мире позорном.Лети, моя песня, и в каждой грудиСпасительный гнев пробуди!

Лети, моя песня, как грозный набат,Туда, где, к столбу пригвожденный,Отважный герой, человечества брат,Ждет жадно зари возвещенной.Лети к нему, песня, под сумрачный свод!Поведай, что солнце встает!

Цатурян поет «борьбы великой гимн мятежный». Он приветствует «рабочий люд», который с оружием в руках «спешит в поле боевое».

Туманян посетил Цатуряна за несколько дней до его смерти. Они долго говорили о текущих событиях, о будущем Армении, о литературе. «Однако, из всех этих больших и важных вопросов, — говорит Туманян, — с большой силой застряли в моей памяти две маленькие подробности. Во-первых, то, что он всегда был болен и давно бы умер, если бы не жена… И еще, как Цатурян, уже явно чувствуя, что нить его жизни скоро оборвется, приехал на родину и хотел ехать в Закаталы[48], чтобы последний раз увидеть могилу матери и старое тутовое дерево у дома, на котором в детстве он так много бывал… Говорил: «После этого спокойно умру…» Через несколько дней, когда Туманяну сообщили, что Цатурян упал и потерял сознание, он поспешил к нему и увидел его в постели, с высоко поднятой головой, с закрытыми глазами, из которых текли слезы… «Я думал, — продолжает свой печальный рассказ Туманян, — не оттого ли текут последние бессильные капли слез, что он не увидел ни могилу любимой матери, ни старое тутовое дерево… Жена лихорадочно меняла лед, или поила из чайной ложки больного и говорила, без конца говорила… Вдруг она изменила тему: — Ах, как он хотел ехать на Кавказ, увидеть могилу матери и у дома старое тутовое дерево… а я, правду говоря, боялась этого. Каждый раз казалось мне, что его зовет земля родины, что как приедет он — умрет…» Спустя некоторое время явился врач. Надежды больше не было. Жизнь тихо угасала. Через два часа он умер. «И, стоя перед теплым трупом, — писал Туманян, — думал о том, что он так и не увидел… И теперь, когда с болью говорят о его страдальческой жизни, о ею литературной деятельности, об издании его сочинений, и о других больших вопросах, — с каким-то странным упорством мое сердце охватило это маленькое горе, его последнее заветное желание, к которому стремился он перед смертью — и не достиг… не увидел он ни могилу многолюбимой и многострадальной матери, той матери, которая в нищете, без огня, в холодной хижине брала к себе в постель своего маленького Александра и согревала… и старое тутовое дерево, которое в зимние бурные ночи своими голыми ветками стучало в стены и крышу их бедной лачужки…»

Вот почему эпиграфом к этому своеобразному некрологу Туманян поставил строки из Лермонтова, любимого поэта Цатуряна:

Когда я стану умирать— И, верь, тебе не долго ждать —Ты перенесть меня велиВ наш сад, в то место, где цвелиАкаций белых два куста…

Статья Туманяна по своей форме напоминает новеллу, в которой с такой большой душевной теплотой рассказано о последних минутах трагической жизни армянского поэта. Она имеет не только документальное значение для биографии Цатуряна, но и прекрасно характеризует самого автора. В каждой строчке слышно, как бьется большое человеческое сердце…

Цатурян был одним из первых армянских поэтов, обратившихся к славянским мотивам. В этом отношении он явился предшественником Туманяна.

К эпосу славянских народов привело Туманяна его увлечение русским фольклором. В 1908 году он перевел две русские былины: об Илье Муромце и Святогоре. В первом случае армянский поэт выбрал эпизод, в котором рассказывается, как Илья Муромец приезжает в Киев к князю Владимиру, открывает широко двери княжеских погребов, устраивает для «голи кабацкой» веселый пир. Во втором случае армянского поэта заинтересовала тема о силе земли.

В былине о Святогоре рассказывается эпизод встречи богатыря с Микулой Селяниновичем. Когда Святогор слез с коня, взялся за сумочку, приладился к ней, «взялся руками обеими, во всю силу богатырскую натужился, от натуги по белу лицу ала кровь пошла, а поднял суму от земли только на волос, по колено ж сам он в мать сыру-землю угряз»; тогда он спросил громким голосом: «Ты скажи же мне, прохожий, правду-истину, а и что, скажи ты, в сумочке накладено?». Взговорил ему прохожий да на те слова: «Тяга в сумочке от матери сырой земли». — «А ты кто сам есть? Как звать тебя по имени?» — «Я Микула есть, мужик я, Селянинович, я Микула — меня любит мать сыра-земля». Туманян не случайно выбрал для своего перевода именно эту былину, в которой могучему богатырю Святогору не удалось поднять простую суму переметную крестьянского сына Микулы Селяниновича.

В русских былинах армянского поэта привлекала идея народной силы и могущества. Илья Муромец рисовался в сознании армянского писателя, как воплощение национального духа русского народа, а в образе Микулы Селяниновича Туманян видел олицетворение огромной стихийной силы, символическое обобщенное изображение трудовых масс русского крестьянства.

Интерес Туманяна к эпосу славянских народов был обусловлен и известными историческими обстоятельствами.

Многовековая борьба славянских народов, в особенности болгар и сербов, за свою свободу и независимость находила всегда отзвук в Армении, которой были особенно понятны муки и страдания славян под турецким игом. Вот почему армянские писатели так охотно обращались к тем страницам славянского творчества, в которых рассказывалось о жестоких битвах с врагами отчизны, о подвигах народных героев. Патриотические мотивы славянской литературы не могли не волновать армянского читателя. Он находил там для себя много близкого, родственного, созвучного его заветным думам.

В армянской печати часто появлялись переводы произведений славянских писателей, в которых воспевались герои народно-освободительной борьбы. Эти переводы обычно преследовали широкие пропагандистские цели, они указывали на живые примеры беззаветного служения родине, народу.