Уравнение времени - Евгения Владимировна Юркина

— Что будет, что будет?.. — Если бы рысь мог пожать плечами, он бы, несомненно, так и сделал. — Переродится, вот что будет. А вот в кого, это уже не ко мне.

— А где он?

— В холодных слоях Бездны, — как-то странно посмотрел на Звенового Магистр. Рысь хотел что-то сказать, но передумал и повернулся к Саше: — На сегодня с вопросами все?

Саша видела — наставнику не терпится закончить тему и все, что с ней связано. Однако девушка должна была задать этот вопрос:

— Нет, не все. Прасковья сказала, вы что-то не договариваете, Магистр. Что она имела в виду?

— А ты точно хочешь об этом знать?..

— Точно!

Рысь ответил не сразу. Посмотрел на Миларета — тот пожал плечами. На Амвросия и Звенового — те повторили жест старца. На дриаду — та горячо кивала головой.

— Будь по-твоему, Сашка, — глубоко вздохнул Магистр. — Только, чур, не обижаться!

— Да почему я должна обижаться?.. Бездна!..

Черно-белого рыся больше не было.

Перед девушкой стоял старый пограничник Савелий. Со своей жутковато-добродушной усмешкой смотрел на нее.

***

— А я даже не догадывалась! — Саша не могла поверить своим глазам. — Но как? Почему?

— Я должен был быть строгим учителем, — пожал плечами старый пограничник, — а не добрым дедушкой, к которому ты, внучка, в том числе и по крови, уже успела привыкнуть.

«Внучка? — Саша, вздрогнув, оглянулась на Амвросия. — По крови?»

Но Амвросий молчал — только глаза подозрительно блестели. Тогда Саша перевела взгляд на Звенового. Парень кивнул: все правильно, мол. Савелий — родной дед нашему Амвросию. Значит, и тебе тоже.

— И ты все это время молчал! — Саша с возмущением воззрилась на деда.

— Не мог сказать, внучка, — смущенно улыбнулся тот. Улыбка вышла скованной и по-настоящему жуткой. — Ты уж прости меня, старого. Дел у меня по горло, и все, как видишь, смертельно опасные. А ты и так родителей потеряла, не хватало тебе еще из-за меня расстраиваться… Ну, не плачь!

Саша была бы и рада не плакать, но слезы сами катились по щекам. Падали на морду Конопуша, с тревогой заглядывавшего девушке в лицо. Рядом с Конопушем стояли Черныш и Снежный — каждый был готов порвать за Сашку любого врага в клочья! Вот только, рвать сейчас было некого.

Чувствовал бессилие и Николай. Он прекрасно понимал Савелия, он сам собирался поступить так же, как старый пограничник. Вот и сейчас он боялся даже лишний раз взглянуть на девушку…

И только Амвросий знал, что сказать.

— Зато, — от души обнял он сестру, — у тебя теперь есть и брат, и дед! Так что хватит реветь-то.

Но девушка не могла остановиться. Все отчаяние, накопившееся в ней за долгие годы одиночества, выходило сейчас с этими слезами. Она не сердилась на Савелия, отнюдь. Теперь она понимала, почему старый пограничник, которого боялись все школьники, за исключением разве что Звенового, так хорошо к ней относился. И почему он отдал ей свою мансарду, тоже стало понятно…

— Ты не плачь, внучка, — вздыхал Савелий. — Потом мы с тобой посидим у камина, вспомним Пограничье, я тебе обещаю. И ты сможешь хоть уреветься! Но сейчас на это нет времени. Я вообще удивляюсь, почему к нам до сих пор не…

Договорить Савелий не успел.

Стену лаборатории сотряс сильнейший удар.

— Явились — не запылились! — прозвучало знакомо-язвительное.

Старый пограничник исчез.

Перед Сашей снова сидел взъерошенный черно-белый рысь. Презрительно смотрел на дверь.

***

В коридоре не было особо многолюдно.

Стоял, высоко подняв над головой фонарь, Кондратий Марфович. Смотрел зло, исподлобья.

Рядом с ним переминалась с ноги на ногу молодая ведьма Варвара — вся какая-то скомканная, будто сшитая суровой ниткой. Видать, досталось ей от Прасковьи, прежде чем та канула в Бездну.

Возле Варвары стояли еще трое, почему-то казавшиеся одинаковыми на лицо. Но может быть, это действительно только казалось — из-за недостаточного освещения? Но вот фонарь качнулся, свет выхватил из темноты физиономию одного из троих… И Саша еле сдержала крик ужаса: перед ней был тот, напавший на нее на Патриаршем мосту! И рядом с ним стоял еще один такой же. И сбоку от него — еще один.

Ужас, жуткий, леденящий душу ужас буквально обрушился на Сашу, она замерла — ни жива, ни мертва…

Но правая рука девушки вдруг ощутила знакомое шерстяное тепло, и Саша пришла в себя: рядом с ней был верный Конопуш. И Снежный. И Черныш. По левую руку стоял Звеновой. А впереди, закрывая собой друзей, сидел черно-белый рысь.

— И по какому поводу столько шума, уважаемые? — зевнув, осведомился он.

А Саша заметила: он относился к Кондрату почти так же, как к Прасковье. Ягу, даже в ее зловредной ипостаси, Савелий жалел. Кондрата, несмотря на вчерашнюю стычку, — тоже. Хотя, на взгляд непосвященной в нюансы местных интриг Саши, Кондратий Марфович был весьма и весьма неприятным типом. И это еще мягко сказано!

— У вас находятся наши сотрудники, — сказал, а такое впечатление, что плюнул Кондратий. — Не изволите ли объясниться?

— Это кто же? — озадачился Магистр.

— Ой, брось, троюродный! — Кондрата так и била злость. — Кто у нас из лаборатории зверье сманил? Варваре не из чего зелья варить, а ей расти профессионально надо. Не все же твоей Сашке экзамены с блеском проходить!

— Между прочим, Александра — твоя четвероюродная внучка, братишка.

От такого родства Саша только поежилась. По спине побежали холоднючие, колючие мурашки.

— Выскочки малолетней мне только в родне не хватало! — Кондрат пробуравил девушку тяжелым взглядом. — Одно хорошо: именно благодаря ей я наконец-то смогу кое-что из задуманного претворить в жизнь…

Саша слушала речь Кондратия вполуха. Все-таки, ей, юной девушке, было тяжело воспринимать тяжелую злобу, исходившую от четвероюродного дедушки. Одно в этой истории радовало: четвероюродный — считай, не родной. По крайней мере, в Школе говорили именно так.

— …А вот куда вы подевали Лаврентия Петровича? — От Кондрата шибануло яркой, отборной злобой, и Саша против воли прислушалась к разговору. — Его кровавые следы ведут к вам. Наверняка ведь надеялся на малолетнюю выскочку и ее жалостливый приговор. Где же он?

— Нет его, Кондрат, — просто сказал Магистр. — И я очень тебя прошу, перестань уже кричать, а? А то наши псы нервничают.

Конопуш, Черныш и Снежный не нервничали. Их глаза горели лютой, еле сдерживаемой яростью.

— А вот не перестану, — заорал Кондрат так, что у Саши заложило уши. — Где мой сотрудник, я тебя спрашиваю?!

— На слизней распался. — Магистр, казалось, был само спокойствие. — На двух глубинных. А ты ведь знаешь, как они относятся к себе