С Лазурного Берега на Колыму. Русские художники-неоакадемики дома и в эмиграции - Борис Носик

Перейдя от акта доблести к достоинствам самой картины, Бенуа не слишком щадит художество Шухаева и все же призывает общество встать на защиту молодого художника:

«Мне эта картина совсем не нравится. Не говоря уж об ее промахах, об ошибках в рисунке, о нескладностях ее композиции, художественно она ни в чем не убеждает: это огромное упражнение, а не произведение творческого духа.

Но нравится мне сам Шухаев, то, что я узнаю о нем из этого произведения. Пусть это пастиччо, однако подделка эта того же порядка, как “подделка” всех настоящих художников.

Не вкусу падкой на мишуру публики хотел угодить в ней Шухаев, но он дал в ней волю своему восторгу перед старыми мастерами… В общем, картина представляет собой очень красивое целое…»

Выступления прессы и в первую «очередь защита Бенуа помогли Шухаеву получить по окончании то, в чем отказала ему Академия. Римское «Общество поощрения молодых художников» (оно называлось также — «Русское общество в Риме») присудило Василию Шухаеву свою премию — двухгодичное пенсионерство в Италии. (Боже, до чего вегетарьянские были времена! И то сказать — на дворе только 1912, и настоящий ХХ век еще, можно сказать, не наступил).

К началу 1913 Шухаев уже добрался в Рим, и друг его Саша Яковлев писал одному из приятелей в январе:

«Шухаев уже неделю там наслаждается апельсинами и макаронами».

А Шухаев наслаждается теплом и регулярно сообщает в промороженный Петербург, что ему так тепло в Риме, что частенько он даже потеет, от чего весь «просолился».

Свою новую картину он пишет по утрам на холме Пинчо, откуда вид с террасы открывается великолепный. Он несколько озабочен тем, что «не может понять подкладки», то бишь, кто за него платит, и почему, и за что, и сколько. Секретарь «Общества поощрения» Хвощинский (человек из русского посольства) вносит 250 франков (немалые деньги!) за его мастерскую и еще кто-то что-то за него доплачивает, но вот надумал он, Шухаев, писать «Поклонение волхвов», и в частном зоологическом саду просят с него за зверей деньги. Впрочем, к марту 1914 с зоосадом было улажено, и вместе с приехавшим другом Шухаев рисовал зверей.

Шухаев надумал также написать картину «Сусанна и старцы». В ожидании приезда бесплатной модели (жены Аленки) Шухаев пишет картину «Карусель» на русские темы и излагает в письме Кардовскому (а еще пространнее в почтительных письмах его супруге Ольге Людвиговне Делла Вос-Кардовской) сомнение в том, можно ли с итальянских мужиков писать нижегородских лапотников. С другой стороны, по их былым поездкам в Бармино русский мужик ему как будто неплохо помнится, хотя побеседовать с мужиками ему, крестьянскому сыну, все «как-то не удавалось в Питере».

Что касается искусства вообще, то Шухаев сообщает друзьям, что живет он в этой стране великого настоящего большого искусства», как на необитаемом острове, потому что все настоящее искусство в Италии в прошлом, а в настоящем ничего нет. Подобное наблюдение приезжие русские делали в Италии неизменно, а поэт Александр Блок даже передал это ощущение стихами:

А виноградные пустыни,Дома и люди — все гроба.Лишь медь торжественной латыниПоет на плитах как труба.

Шухаев жалуется, что собственная живопись дается ему нелегко: «ужасно трудная темпера», гораздо труднее масла. Оттого он «нервен в последнее время и недостаточно занимателен» (даже не умел должным образом занять супругу учителя О. Л. Делла Вос-Кардовскую во время ее римского визита).

Шухаев и впрямь много трудится, совершенствуя состав темперы, и подобно мастерам Возрождения, сам изготовляет краски. В этом они с Сашей Яковлевым, как верные ученики Кардовского, были согласны. Лет десять спустя Яковлев с удивлением спросит в письме Кардовского: разве ваши новые ученики не сами растирают краски?

В Риме Шухаеву довелось также поучиться кое-чему у русского художника Николая Лохова, который по заказу какого-то московского мецената делал копии фресок Карпаччо и Ботичелли.

Вдобавок Шухаев писал пейзажи и всяческую натуру. Это была главная заповедь учителя Кардовского — натура и работа с натуры. Ну а натура тут была такая… Просто выгляни из окна мастерской:

«Да, живу-то я, брат, не как-нибудь, — писал Шухаев Яковлеву в Петербург, — слева Piazza di Spagna, справа Piazza del Popolo, а из умывальной комнатки виден подъем на Pincio».

Нынче не всякому туристу так удастся поселиться, разве что очень богатому…

Но, понятное дело, как и во всяком заграничном письме, у одинокого Шухаева — тоска по родине, по друзьям, по снегу, по морозу, по лыжам…

На самом-то деле скучать в одиночестве Шухаеву приходилось недолго: работы было невпроворот, вдобавок дважды и на немалые сроки приезжала к нему в Италию молодая супруга его Елена Николаевна Ежова (Аленка): загорали вместе с ней у моря, путешествовали, развлекались. Но может, все же злоупотребила она вниманием художника, потому что под конец его пенсинерства в Италии привлекла его внимание другая русская девушка (ее звали Вера), которая почти сходу и настолько властно заняла место Елены в сердца художника, так что Аленке пришлось уходить в отставку. Но это было в самом конце итальянского пенсионерства, а пока Аленка еще в Италии терпеливо позировала для картины «Сусанна и старцы». Позировала безотказно, но однажды, улучив свободную минуту на отдыхе, она написала дружеское письмо в Петербург Саше Яковлеву, и в этом письме пожаловалась, что по сравнению с ним, с Сашей, Василий работает все-таки ужасно медленно:

«первое впечатление от васькиных работ, как мало он сделал, да, пожалуй, так и осталось. Я невольно сравниваю с Вами и Вашей работоспособностью…»

Подобное же сравнение (и тоже не в пользу Шухаева) сделала в скором времени и вторая жена, и боюсь, что такая женская наблюдательность не могла довести до добра. Однако не будем слишком далеко заглядывать в будущее, не то обнаружим там немало печалей, больших и малых. Например, то, что все большие картины молодого Шухаева (включая и выпускную «Вакханалию») самым загадочным образом пропадут тридцать пять лет спустя в городе Тбилиси (загадка для коллекционеров, для любителей детективных историй и для особого спецхудотдела дотошного Интерпола, что на речном берегу в городе Лионе: там учитывают подобные картины, о которых пишут «местонахождение неизвестно»…)

Что до картины «Поклонение волхвов», то она, скорей всего, так и не была Шухаевым дописана, зато на петроградских выставках можно было увидеть множество этюдов Шухаева.

Несмотря на визиты жены, на солнце, пляжи, купание, на музеи и уроки опытного Лохова, Василию Шухаеву долго не хватало друга, которому он написал в Петербург трогательные слова, какие, наверно, можно написать только в юности:

«Все-таки нельзя нам с тобой жить отдельно, должно всегда вместе, потому что искусство наше требует этого. Я уверен, что и ты то же самое думаешь».

Пока Шухаев «просаливался» под итальянским солнцем, Яковлев завершил свои дела в Академии. За картины «Купание» и «В бане» ему присуждено было звание художника и право на четыре года заграничного пенсионерства. По поводу этих ранних картин Яковлева художественные критики писали о «самобытном стилистическом истолковании» Яковлевым классической основы, так что художественный совет Академии был единодушным в высокой оценке выпускника. Вряд ли у кого из членов академического совета, голосовавших в ту пору за четырехлетнее пенсионерство для молодого художника, хватило бы воображения, чтоб представить себе все, что должно было случиться с Россией да и всей Европой за эти четыре года…

В январе 1914 года Александр Яковлев поспешил на юг, в сказочную Италию, и с его приездом друзья-художники начали счастливые странствия по удивительным старинным городам Италии и ее богатейшим музеям… Ах, Флоренция, Венеция, Неаполь, Капуя, Сиена, Орвието, Падова, Палермо — галереи, музеи, пинакотеки, дворцы, ченаколо, храмы, горы… Ах, где ты, моя бродяжья молодость, мои первые сто дней на итальянских дорогах!

Италия неисчерпаемо богата произведениями искусства. В маленькой Сиене и в три дня друзья едва справились со своей программой — столько надо было увидеть… Гвидо да Сиена, Амброджио и Пьетро Лоренцетти, Пиеро де ла Франческо, Мелоццо, Маттео да Сиена, Дуччо, Маттео ди Джованни, Симоне Мартини…

Автор этих строк не раз приезжал в милую Сиену, но так и не добрался до ее музеев, потому что так сказочно прекрасна была сама Пьяцца ди Кампо, эта похожая на чашу главная площадь городка, что не было сил уйти сойти с нее… Лягу, бывало, на спину прямо на чистеньких кирпичиках площади, воронкой сбегающей к центру, и вереница окружающих ее дворцов, и чистое небо над ними держат тебя в плену до заката… А если взглянуть вниз с соборной колокольни, то увидишь черепичные крыши Сиены, крыши цвета сиены…