Колымское эхо - Эльмира Нетесова

—   А вы чего вернулись? Иль не простились с кем?

—   Я припомнил свой должок перед ребятиш­ками. Их навестить нужно завтра с утра. Попрошу прощения у них. Может, отпустят мне грехи. Не хочу проклятий в спину. Тяжело так уходить. Раз­решишь ты мне ночь переночевать у тебя?

—    Ночуй, пожалуйста!

—    А в чем ты перед ними виноват?

—    Одного поставил под пулю за то, что де­ревенскую корову прямо из стада к бабке уг­нал. За это ему председатель не простил. По­дал заявление, расстрел потребовал. Я сро­ком заменил. Ну, да не повезло. Его грозой убило вместе с коровой, когда перегонял на ферму. Уж так не повезло пацану. Второй — рыбу глушил динамитом. И тоже попался. Тому срок дали на всю катушку. А в доме шесть детей младше его, всем жрать охота. Отец в лесу замерз. Семья вовсе без кормильца осталась. Еле выжили. И только мальчишка подрастать стал, в лесу на кабана напоролся. Тот секач мощным был. Мальчишка с ним не справился. Так и разнес в клочья. Все я их в последние дни во сне вижу. Да так нехорошо. Пора бы мне от своей вины очиститься.

—   А секач сам на пацана бросился? — спро­сила Варя.

—    Конечно сам. У мальчонки всего-то перо­чинный нож был. Да и тот лежал в кармане сло­женный. С таким на кабанов не ходят.

—    А за что судили, если пацан не виноват.

—    Кого было судить? Он мертвым был. Ка­бан убил. А за то судили, что на поросят охо­тился. Запрещена была охота на молодняк в то время. Но он свиньи не увидел. Думал, что убе­жит, но не получилось. И штраф за того поро­сенка наложили на всю семью. Они совсем не­давно за него рассчитались.

—   Да еще с Дуняшкой прощусь. Эта и вовсе ни при чем. С телеги сноп зерна упал. Она под­няла и понесла зерно следом. Телегу не смогла догнать. Зато ее нагнали. На целых десять лет упекли. Дуняшка кровавыми слезами не раз умы­лась, а ничего никому не сумела доказать. Ей никто не поверил.

—   Ты знаешь, Варь, здесь перед каждой моги­лой можно прощение просить. Смотришь, и душа кровью обливается. Убит, расстрелян, замучен... Вроде для жизни человечьей нет других слов. А для чего человек родился? Чтоб все терпеть и плакать, ведь смеяться и не приходилось.

—    С детства знали голод и горе. Я сама не знаю, зачем выжила и выросла. Никого вокруг, только я одна, как былинка среди Колымы. Кому нужна и зачем, сама не знаю.

—    Вот потому говорю, обдумай свою жизнь. Зациклилась на своей Колыме, а ведь жизнь бывает и другою, с облаками в небе, с карава­нами птиц над головой, с цветущими садами, с голубыми водами в реках, зеленой травой под босыми ногами, со стрекозами, с теплым кус­ком хлеба, с объятием любимого, с первым тре­петным поцелуем, какой зовется любовью. Ты оглядись, это твое, родное. Хватит слепнуть от снегов, морозящих душу. Не давай себя убить морозам. Ведь ты столько пережила и перенес­ла, что давно достойна самого большого чело­веческого счастья. Ты улыбнись ему, раскинь руки, как когда-то навстречу солнцу, и беги за ним днем и ночью. Никому не верь, только сво­ему сердцу. Оно никогда не подведет и не обма­нет тебя. Ему ты сможешь довериться, как себе, и сказать:

зоз

—   Я люблю тебя, Аслан! Больше своей жиз­ни тебя люблю. Ты — мое единственное счастье!

—    Вот этого я никогда не скажу ему,— зая­вила Варя уверенно.

—   Женщина никогда не может быть увере­на, что скажет она в следующий момент.

—   Я за себя в этом смысле ручаюсь! — от­ветила Варя жестко.

—    Никогда не ручайся. В свое время я на том погорел. Не хотел предлагать руку, а как видишь, предложил и очень пожалел о том. Не всегда человек командует своими поступ­ками. Случается, что они опережают разум­ные мысли.

—    Скажи, а ты свою жену не видел?

—   Сына встречал недавно. Как раз перед са­мым отъездом сюда. В гостинице встретились.

Я бы и не узнал, он сам окликнул. Отозвал в сторону, к окну. Поговорить решил. Я не укло­нился, хотя говорить, если честно признаться, было не о чем. Слишком много лет прошло,  и я отвык от них. Оказалось, они неплохо устроились. Живут в хорошей квартире в Магадане. Мать повторно вышла замуж. Сын женат.  У него есть ребенок, так что я дед. Они знают

о моей реабилитации и простили меня. Правда, для этого понадобилось очень много лет. Но зато теперь все в порядке, каждый доволен и никто не жалеет о случившемся. Он даже не посетовал, что рос без отца. Меня, конечно, ни о чем не спросил. Только оглядел пристально и не­прилично сморщился. Меня это не задело. Мы слишком разные. Он воспитан в духе мате­ри и обращает внимание на внешние данные. На одежду, обувь, стрижку, короче, мимо чего я прохожу, не заметив. А он мне по ходу сделал несколько замечаний.

—    Смешно, человек спросил, почему я не брит и не спросил, давно ли я ел. А уж предло­жить такое тем более не догадался.

—    Расстались мы с ним холодно, как чужие, малознакомые люди. Поверишь, даже не обме­нялись ни адресами, ни телефонами. Увиделись случайно и также расстались.

—    Он преуспевающий щеголь. Все у него в порядке. Но ничего похожего на меня. Выли­тая мать. Ее портрет и повторение. Тоже осужде­ние и презрение в глазах. В каждом слове холод, в голове одни сквозняки. Я так обрадовался, когда мы расстались, словно от нежеланного знакомого избавился. Случается такое. Решил для себя избегать дальнейших встреч с ним.

—   Так если вы не знаете, где он живет и работает, как сможете увидеться? — удивилась Варя.

—    Не забывай, я в прошлом прокурор. И ра­зыскать человека в Магадане мне не сложно. Стоит только захотеть. Но желания не возникло ни у него, ни у меня. Вот тебе и родные люди. Казалось бы, самые близкие. А общего ничего нет. Лучше не иметь таких родственников. Хоро­шо, что без матери был. Эта на весь свет меня бы осудила.

—    Как же женился на ней?

—    По глупости!

—    Сослепу, наверное.

—    Молодой был. Опыта не было.

—    Сын так ничего и не спросил?

—    Ну, о реабилитации осведомлен. Дальней­шее ему неинтересно. Я, понятное дело, не стал навязывать свои темы. Поговорили обо всем и ни о чем. Даже смешно. Ну, да Бог с ним, этого еще клюнет в задницу жареный петух. Са­мостоятельно он не стоит на ногах.

—    А вам его не жаль?

—    Пока нет к тому повода.

—    Знаешь, в его возрасте я был самостоя­тельнее. Конечно, допускал ошибки по молодо­сти, но и спасал людей. Целые семьи, жизни отпускал, снимал с них наказание, рисковал своею головой и жизнью.

—    Игорь, я о том наслышана от наших, даже от своих девчат. А уж эти не сбрешут, не приук­расят. Это же надо решиться сразу на восемь человек, на их приговоры протесты написать. Четыре сразу были удовлетворены. И вышли люди на волю. Этот день им никогда не забыть. А только ли они! Ребятишек пачками из зоны освобождал. Они и теперь это помнят. Может, если б не ты, не дожили до воли. Практически ты им вторую жизнь подарил.

—    Не заходись, Варь. Это моя обычная ра­бота. Времени было мало. Вот в чем беда. На всех не разорваться. Я знал, что много невин­ных отбывают сроки. Но как помочь всем, на это не хватало ни сил, ни времени.

—   А жаль! Сколько людей дожили бы до это­го дня,— вздохнула Варя с сожалением.

—    Случалось, освобождали иных из зоны, а он через пол года снова туда попадает. Вот где обидно было. Так вот мужика освободили. Он жену, пред­седателя сельсовета, все время колошматил. Но, видно, не без дела дубасил. А вернулся домой, застал с каким-то чмо и обоих урыл одним захо­дом. Месяца не прошло, снова в зону вернули.

—   Так стоило его выпускать? Он теперь так и умрет в тюрьме. Не выйдет на волю.

—    А у нас бабка была. Жила в бараке. Хро­мая, кособокая, с одним глазом. Увечий куча. Ох, и скандальная карга. Она своего деда все время колотила чем попало. То стиральной дос­кой, утюгом, каталкой. Сама ему по пояс. А до­ставала всюду. Ну, старик терпел, сколько мог. Весь в шишках и синяках ходил. Совестно на человека смотреть было. За всякую мелочь при­диралась к нему. Ну, вот так и ляпнул: