Мои печальные победы - Станислав Куняев

Филиппов Дмитрий Николаевич. 1944–1998. Великий гражданин, за Отчизну убиенный.

Память о тебе и делах твоих навсегда сохранится в благодарных сердцах народа России

Под надгробием покоился один из бывших комсомольских функционеров Ленинграда, ставший в 90-х годах то ли нефтяным магнатом, то ли владельцем морских портов и застреленный своими друганами-соперниками…

Но как хотелось его близким изобразить покойного русским патриотом, любимцем народа, «великим гражданином» (почти как Сергея Мироновича Кирова посмертно назвали!). Нет, неизбывна тоска у русских грешников по идеалу, по благодати, по святости, потому и становятся в очередь к Глазунову и просят: «Илья Сергеевич, сделай парсуну, за ценой — не постоим!..».

Люди сильны, но ход времени сильнее. Даже таким крупным и на словах независимым фигурам, как Илья Сергеевич, приходится склонять перед ним голову, соответствовать новой рыночной идеологии, присягать новым отношениям художника с властью.

А то, что за эти парсуны художник получал гонорары из ваучерных, украденных у нищей шудры грязных денег — ну и что? Деньги не пахнут. Но требуют от художника благодарности за переустройство жизни, осыпавшее его всяческими благами. И эта благодарность следует. Не прямо. Не по-лакейски подобострастно, а изощренно, по-глазуновски. Ведь главная отработка даже не в постоянной готовности изготовлять лики хозяев жизни, а в том, чтобы советскую эпоху унизить и «коммуняк опустить» как можно ниже. Размашисто и страстно выполняет эту социальную задачу потомственный дворянин Илья Сергеевич.

То заявит в телепередаче у Караулова, что в первые два месяца войны 5 миллионов советских солдат попали в плен[36]. То объяснит нам, что «реформы Столыпина дали возможность нам выиграть войну 1941 года» (а почему же тогда не выиграли войну 1914-го?). То чтобы мы не очень-то гордились «сталинским выкормышем» Георгием Жуковым, ошарашит доверчивых телезрителей историческим открытием — будто бы «Жуков, мне говорили (кто? — Ст. К.), не начинал сражения, если на одного немецкого солдата у него не было десяти советских». Особенно смешно было смотреть, как художник во время телеэфира вдруг ни с того ни с сего, прерывая разговор с дотошным Карауловым, вскидывал руку и вскрикивал не своим голосом: «Слава России!» Я говорю «не своим», потому что приветствие это с эсэсовским театральным выбросом прямой руки и воплем «Слава Украине!» было узаконено как ритуальное у бандеровцев и оуновцев на Западной Украине. Впрочем, идеологу единой и неделимой России и русскому монархисту простительно не знать таких мелочей из советской истории…

К истории у Глазунова свое, трепетное отношение. Во время телефонной беседы с читателями «Московского комсомольца» 30 августа 2004 года он так скажет учителю истории из средней школы: «Я считаю себя, после художника, профессиональным историком, который оперирует не идеологическими постулатами, а реальностью, фактами и документами».

Каковы же «факты и документы», на которые опирается профессиональный историк Глазунов?

Вот несколько отрывков из его книги:

«Уже с февраля — октября по 1923 год были уничтожены 18 миллионов человек».

Но этого Глазунову показалось мало, и на стр. 184 он пишет: «Подсчитано, что в XX веке около двухсот миллионов человеческих жизней, включая победоносную войну Сталина и его союзников против Гитлера, потерял русский народ и народы России». «Подсчитано»[37] …

«Говорят (кто говорит? — Ст. К.), однажды Сталин ночью вызвал к себе Ягоду и приказал создать тюрьму для личных врагов Сталина».

«Рассказывают(кто рассказывает? — Ст. К.), что годами позже Берия и Сталин любили вызывать из «зверинца» гигантского роста шведа Валленберга… Кто-то(кто именно? — Ст. К.)из бывшей обслуги «Сухановки» видел его, превратившегося в скрюченного, словно от ревматизма, старика».

«В конце 40-х годов в бериевском корпусе, по слухам(! — Ст. К.)уеще существовала каптерка, где висели костюмы и маршальские кители с бирками фамилий врагов народа».

И так — до бесконечности: «говорят», «рассказывают», «по слухам», «как пишут военные историки», «у западных исследователей» — вот они все факты и документы «профессионального историка» Глазунова.

А вот еще один исторический перл:

«Многие историки(кто? — Ст. К.)доказывают, что он (Керенский. — Ст. К.)родился в тюрьме, будучи сыном цареубийцы Геси Гельфман […] и казненного народовольца Александра Ульянова» — то есть Керенский — прямой племянник В. И. Ленина.

Когда я писал эти строки, то услышал, как по «Радио России» некий доктор Дубровин рекламирует чудодейственные капли «Князь Серебряный», лечащие от всех болезней: «препарат проверен во многих ведущих клиниках», и понял, что «во многих ведущих клиниках» — фраза, родная глазуновской — «многие историки»; от обеих пахнет вольным или невольным мошенничеством.

Об уничтоженных Сталиным «60 миллионах» русских людей Глазунов вычитал у Солженицына. «Исторический факт», свидетельствующий о том, что в 30-е годы из ленинградской Лубянки с Литейного спускали по канализации столько крови расстрелянных за ночь жертв, что «с моста в Неве было видно красное пятно, которое разгонял специально прибывший катер», Глазунову по секрету сообщил еще один «профессиональный историк» — Аркадий Райкин.

Обо всех ужасах «сталинского зверинца» в подмосковной Сухановке, где сидели якобы только высокопоставленные враги народа, личные враги Сталина, художнику рассказал некий реставратор-архитектор, который тоже пользовался слухами:

«Меня уверяли (кто? — Ст. К.), что еще до войны были живы Зиновьев, Рыков, Каменев, Бухарин и другие. В подземелье сделали железные клетки, приблизительно в высоту один, а в ширину два метра… Отсюда и определение Сталина «мой зверинец». «Бывших наркомов и товарищей по партии приводили из клеток, и Сталин любил с ними беседовать за роскошным столом».

«Рассказывали (кто? — Ст. К.) также, что Сталин любил через глазок в стене наблюдать за допросами».

Вся восьмисотстраничная книга воспоминаний И. Глазунова наполнена слухами, сплетнями, анекдотами, фантастическими сюжетами. Один изего главных информаторов — тот же Аркадий Исаакович Райкин — поведал ему о некоем таинственном человеке, который в довоенные годы за пять минут до отхода «Красной стрелы» появлялся на перроне Московского вокзала, — дальше цитирую по книге Ильи Сергеевича:

«Проводники с затаенным ужасом смотрели, к какому вагону он направляется. Называли они его между собой «товарищ Смерть». Он садился, предъявив проводнику билет на одно из мест мягкого двухместного купе. Заказывал чай, читал газету, с улыбкой беседовал со своими визави по купе. Но проводник знал, что на станции Бологое, единственной остановке между Москвой и Ленинградом, он постучится в дверь к проводнику и скажет, что с его соседом по купе плохо. И самое удивительное, — внимательно посмотрел на меня Аркадий Исаакович, — что всякий раз санитары с носилками уже ожидали на перроне. Они аккуратно клали умершего человека на носилки, покрывали простыней, а поезд продолжал стремительно мчаться в ночи…». Эту жуткую историю Райкину рассказал какой-то «последний из могикан» — старый проводник, естественно, безымянный…

Ну как не расписать подобный сюжет, достойный фильма ужасов, о палаче сталинской эпохи, лицо и деяния которого якобы знали проводники всех поездов, уходивших с Московского вокзала!

Но даже эта история бледнеет перед событием, которое, по словам Глазунова, сохранилось в памяти еще одного безымянного очевидца.

«Позволю себе, — пишет Илья Сергеевич, — впервые опубликовать для нашего широкого читателя леденящую душу статью «Венец злодеяния» из журнала «Двуглавый орел» (№ 24, январь 1924 года), издававшегося русской эмиграцией в Париже. Скажу откровенно: лично мне содержание этой статьи представляется наиболее достоверным. В основу ее положен рассказ очевидца, записанный немецким пастором Купч-Ризенбургом и опубликованный в газете «Войхсель цайтунг» 16 ноября 1928 года».

Суть истории состоит в том, что большевистская верхушка через 10 дней после расстрела на Урале царской семьи решила устроить на одной из кремлевских кухонь ритуальное сожжение головы Николая Второго.

«По приказанию Ленина» все вожди якобы собрались в Кремле, подписали протокол, в котором голова была признана подлинной, и большинство проголосовало в ночь с 27 на 28 июля 1918 года эту голову сжечь.

Безымянный очевидец, сохранивший историю злодеяния в своей памяти, сообщает, что помимо вождей свидетелями события было множество народа: «комендант», «караульный начальник», «у входа сидит часовой», «куча людей» рядом с кухней«курит, разговаривает вполголоса…».