Сделано в ССССР Роман с китайцем - Дмитрий Бавильский

Александровича арендовать аутентичный клавесин. Кажется, он называется, вирджинал. Тогда пластинку можно назвать "Like a virgin"

– смешно. "Кто хиппует – тот поймет", цитату считает и обязательно купит. Таня придумала пластинку, сплошь состоящую из цитат, переходящих одна в другую. Лоскутное одеяло, палимпсест. Самохин крякает от удовольствия, просит бонусом включить Сибелиуса.

– Послушай, какой Сибелиус? Оставь эти скандинавские заморочки для кого-нибудь еще. Или хотя бы для следующей пластинки.

Ибо Таня мечтает уже и о втором диске тоже.

Александр Юрьевич Королев тоже ведь прихватил с собой актрису недюжинного дарования – Катю. Эти счастливые семейные пары – зависть да заглядение, никогда не поймешь, на чем все держится. Ходит и на эту свою Катю надышаться не может. А та – истинная императрица, положила глаз на Танин оркестр. Ей, актрисе, тоже реализовать себя хочется. Да под музыку. Для голоса с оркестром.

– Может быть, ораторию Оннегера про "Жанну Д'Арк"?

Проблема в том, что у Оннегера в партитуре нет таких соло, которые устроили бы пассию Михаила Александровича Самохина, как бы на него ни давил Александр Юрьевич Королев, как бы ни призывал уехать Катю

"в Саратов, к тетке, в глушь", брат его единоутробный остается непреклонным: раз уж дело касается главной женщины его жизни…

– Когда я ем, я глух и нем. Понятно? То-то же…

То есть на лицо очевидный конфликт интересов, глубинное противоречие между двух братьев. Генка Денисенко, с которым Александр Юрьевич да

Михаил Александрович повадились в покер играть, пытался друзей привести в чувство, настроить на конструктив. Но нужно хорошо знать характеристики знаков зодиака, для того чтобы понять – в случае с

Самохиным и Королевым любые увещевания бесполезны: не свернуть братьев с выбранного пути, хоть ты тресни.

Сам Генка хорошеет не по дням, а по ночам, так как теплыми тропическими ночами Генка купается и пристает к оркестранткам с поползновениями "духовного плана". Отступившая депрессия включила в его половозрелом организме такие мощные силы, что ни одна первая скрипка, ни даже альт или, тем более, виолончель, отказать ему не в состоянии.

Денисенко словно бы наверстывает упущенное время, отрывается, компенсируя вынужденное "монашество", объясняя это необходимостью новой любви (с очкастой змеюкой Женей покончено), которая должна окончательно вернуть его к жизни. Во время репетиций, дни напролет, он спит, спит под музыку барочных композиторов, спит под Генделя и

Перселла, транскрибированного Бриттеном, спит под Бартока и струнного Шостаковича, которого снова заказала Дана.

Дана держится отдельно. Вместе с двумя прихваченными из города подругами, дамами из высшего общества (у каждой – по комплекту чемоданов и отдельному гувернеру, он же повар, он же (при необходимости) шофер-массажист, он же верный и ненасытный любовник), они воркуют на большом балконе второго этажа (выход из спальни под бархатным бордовым балдахином). При желании на балконе этом

(мраморные колонны, пальмы в кадках, журчащие фонтанчики с пошлыми фигурками кувыркающихся дельфинов и озорных купидонов) можно разместить несколько оркестров, таких как "Виртуозы барокко". Но пока Гагарин отдыхает, здесь, в шезлонгах, принимают воздушные ванны три профессиональные хабалки.

Иногда к ним забегает расторопный Аки, чувствующий ответственность за всеобщий комфорт и благоденствие. В отсутствие Олега Аки считает себя хозяином чудесного острова – ведь он вложил в его покупку и обустройство столько личных сил, что отныне Церера стала ему родиной, малой родинкой, пробуждающей в жилистом китайце странную, малороссийскую какую-то сентиментальность.

Вылет хозяев и гостей назначили на девятое февраля. То есть накануне гагаринского юбилея. Все время, пока Олег занимался душой, затем, заболев, занимался подзапущенным телом, Аки метался между островом и городом, едва ли не по нескольку раз в сутки. Следил за отправкой мебели и продуктов, отправкой факсов Бьорк и боевой готовностью культурной программы (читай оркестра).

Бьорк на своем самолете привозит из Лондона Илюша Гуров вместе с невозмутимой боярыней Наташей. Бьорк заглядывает, как и договаривались, всего на пару часов, чтобы спеть и свалить в неизвестном антибуржуазном направлении. Ее муж Мэтью постоянно шлет ей сюрреалистические эсемески, которые певица зачитывает вслух.

Гуров смеется, как младенец, которому щекочут пятки самолюбия, его

Наташка остается по-прежнему невозмутимой. Но ровно до тех пор, пока боярыня не попадает на балкон второго этажа, где Дана и ее товарки устроили многочасовую пародию на шеридановскую "Школу злословия". Уж там-то, "среди своих", Наташка разойдется на всю катушку.

Бьорк так нравится на Церере, что она позволяет себе остаться еще на пару дней. Концерт в честь сорокалетия Олега Евгеньевича Гагарина

(по мысли устроителей являвшийся апофеозом праздничных торжеств), состоявшийся под открытым южным небом (с грандиозным фейерверком из бабочек по окончании музпрограммы) на фоне заката, являет собой в высшей степени странное зрелище. Ибо главный герой юбилея, накачанный многочисленными медикаментами, спит в своей кровати, по случаю концерта вытащенной на площадку перед центральным входом.

Гагарин спит и не слышит, как гортанящаяся и камлающая Бьорк вплетает свой голос в плотный (плетеный) сухостой вирджинала и аутентичных струнных. Как босиком, но в розовой балетной пачке, она исполняет песенку, с которой, собственно говоря, и началась эта книжка.

"Я дерево плодоносящее сердцами… одно, на все забранные тобой… ты рука вора… я ветка, ударяющая по руке…"

Ей подыгрывает сумасшедшая (чувственная очень) арфистка Ритка

Мелкина, собирающая и консервирующая волосы Бьорк. Дана смотрит на

Гагарина и плачет. Она сидит у кровати, убранной кружевами и гирляндами цветов. У кровати, похожей на похоронное ложе, на лажу всей ее жизни. Можно сказать, вошла в роль Гертруды, аккуратно пьяная, но и прекрасная.

Олег спит, и ему снится заснеженный город. Холод пробирается под кожу (хотя, казалось бы, откуда ему здесь взяться?) и щекочет его сорокалетние отныне кости. Олег видит гастроном и церковь Всех

Святых. Людей с хмурыми лицами. Троллейбус с болезненно раздутыми боками (как у ржавой селедки) и тусклым светом внутри. Он видит коридоры первой реанимации, в человеческий рост выложенные зеленой плиткой.

Скоро он очнется, оклемается, пойдет на поправку. Болезнь сгорит в нем, без следа, пройдет вместе с акклиматизацией и прочими перестройками-настройками организма. Олег снова будет щуриться на ярком солнце узкими глазами-бойницами и вдыхать всей грудью вязкий морской воздух, исполненный влажности, важности и местных ароматов цветов, растений неизвестного назначения и экзотических растений, гордо несущих экзотические же побеги и плоды.

Олег пробуждается в един миг. В ноздри ударяет волна пряных запахов.

Несмотря на то что он дышит этим химсоставом уже приличное количество времени, окончательное включение мозга врубает для него ароматы на всю катушку. Упс-с-с-с-с, захлебнуться можно. Мы в раю, да? Мы, кажется, в раю, окончательно и бесповоротно?

Олег обводит глазами окружающий мир. Ох, как хорошо. Как комфортно.

Словно так всегда и было. Ничего, что день рождения миновал, что отпраздновал его во сне, что так и не познакомился с Бьорк. Суета сует. Будет день и будет пища. Захочет – повторит и феерверк из бабочек, и все остальное. Было бы желание. А желание, гм, судя по напрягшемуся прибору, есть. Да еще какое. Где ж там Дана?

Эрекция и есть здоровье. Следовательно, все в порядке. Спасибо зарядке, одним движением скидывает простынку и спрыгивает на пол.

Будет людям счастье, счастье на века. Тайком, пока никто не знает, пробирается в комнату, позади основных апартаментов, в кабинет, сокрытый (как и положено тайнику) широким книжным шкафом с полным ассортиментом писателей-классиков, от А. Дюма до Майн Рида. Где камеры слежения за всеми и за каждым. Мол, доложите обстановку.

Техника и докладывает: Дана и товарки щебечут на балконе, Денисенко с Самохиным и Королевым режутся в карты. Гагарин узнает про конфликт братских интересов (а его никто и не скрывает), бабушка-соседка укладывает внучка спать (послеобеденная сиеста), обещая богатое наследство от дяди Олега, который, вот уж точно, милостью своей не оставит малютку, дай Бог ему здоровья. Жена Ирина плещется с хмурым и молчаливым мужем в бассейне. Аки раздает приказания на кухне. (47)

Кажется, в нем открылся еще один талант – и если бы позволяли возможности, китаец вполне мог бы развернуться на ресторанном поприще. Оркестранты маются от скуки, играют в воздушный бой и строят догадки по поводу хозяйских и хозяйственных намерений. В жизни (в реале) возвышенные и воздушные (надушенные) музыканты оказываются вполне приземленными людьми, не чуждыми расчета и земных желаний – пожрать, потрахаться и испортить существование своим непосредственным близким.