История папства - Самуил Лозинский

После Сикста IV продажа должностей в курии еще больше усилилась, и Иннокентий VIII оказался на этот счет очень изобретательным папой. Он, впрочем, не скрывал, что целью создания им различных должностей являлось стремление облегчить будто бы тяжелое положение финансов курии, о чем он оповестил весь мир в 1487 г. специальной буллой. Он заложил тиару за 100 тыс. дукатов, и новые 24 секретарские должности должны были дать ему возможность выкупить тиару. Он действительно получил 62 400 золотых гульденов, но курия вынуждена была за это ежегодно выплачивать жалованье в размере 8 тыс. дукатов. Католический историк Адольф Готлоб определяет сумму, за которую были проданы разные должности в папской курии за период от Сикста IV до Пия IV, в 1 млн. 923 тыс. скудо, курия в виде жалованья ежегодно выплачивала в среднем за это время 241 116 скудо. Это не была слишком дорогая цена, но каждый папа, не заботясь о своих преемниках, спешил создавать прибыльные должности, инкассируя деньги и оставляя другим платить по ним проценты. Не без основания известный немецкий историк Леопольд Ранке называл продажу должностей своеобразным займом.

Переход к обыкновенной форме займа у «своих же людей» связан уже с именем папы Климента VII (1523–1534). Заем этот обеспечивался таможенными доходами, и кредиторы папы получали участие в таможенном управлении Папской области. В защиту своих интересов они создали коллегию «монтистов», или папских заимодавцев.

Папа Лев Х (1513–1521), ближайший преемник Юлия II, отказался от политики создания сильного папского государства, так как ему были гораздо дороже интересы Флоренции, в которой правили Медичи, одним из представителей которых являлся этот папа. Ради Флоренции папа сблизился с Францией и сделал ряд уступок галликанской церкви, оформленных в Болонском конкордате 1516 г., оказавшемся очень выгодным королевской власти во Франции. Ради той же Флоренции он втянулся в тяжелую борьбу с герцогством Урбино и практиковал столь широкий непотизм, одаривая различных представителей фамилии Медичи, что временами казалось, что Папская область перестанет существовать как единое целое даже на бумаге. Войны с Урбино и с противниками папских непотов поглощали огромные суммы, которые Лев X усердно выкачивал из народа и даже отчасти и из духовенства, что вызывало все большее недовольство, принимавшее открытый характер. Желая примерно наказать своих противников и разоблачить интриги некоторых кардиналов, недовольных его правлением, Лев Х сфабриковал «заговор» против себя самого. Снаряженному папой следствию удалось добыть под пыткой признания преступных замыслов у ряда лиц, руководимых будто бы кардиналом Альфонсом Петруччи. Четыре человека, в том числе Петруччи, 4 июля 1517 г. были казнены; другие отделались тюремным заключением и высокими денежными штрафами. Все делопроизводство по процессу было уничтожено, по-видимому умышленно. Заговор этот мало отразился на настроении жизнерадостного Льва X. Музыка, танцы, театральные представления, попойки и оргии по-прежнему продолжались в папском дворце, и даже «монашеская склока», как назвал Лев Х выступление Лютера, не нарушила обычного веселого течения жизни в окружении Льва X.

Заключенный Львом Х в 1516 г. в Болонье конкордат с Францией отменял «прагматическую» санкцию 1438 г. Управление церковью во Франции осуществлялось отныне на основе соглашения между Парижем и Римом. Несмотря на протесты духовенства, парламентов и университетов во имя «независимости» церкви и против «чрезмерного усиления королевского абсолютизма», конкордат 1516 г. вошел в силу. 10 архиепископов, 82 епископа, 527 аббатов и множество каноников стали «конкордатными», фактически были назначены королем и оказались проводниками его политики. Высшее духовенство сплошь рекрутировалось из аристократии и стало высшим французским сословием, столь же паразитическим, сколь преданным своему королю. Вне конкордата оказалось низшее духовенство, плохо оплачиваемое и зачастую настроенное враждебно к господствующему строю.

Глава десятая. Реформация в Западной Европе

Итальянская буржуазия конца XV — начала XVI в. не могла мириться с аскетизмом, ограниченностью, фанатизмом и изуверством христианской религии в ее феодальной разновидности и видела идеал в древних республиканских учреждениях с их своеобразными нравами, «языческим» мировоззрением. С другой стороны, Италия, в особенности Рим, немало выигрывала в материальном отношении от «олицетворяющего дух средневековья» папства, которое, грабя «христианский мир», собирало значительную часть награбленного имущества в Риме и здесь его либо тратило, либо в том или ином виде пускало в оборот.

Вокруг папского двора кормилась масса посредников, прихлебателей и бездельников; Вечный город был крупным центром потребления богатств, притекавших в него со всей Европы. В то же время, благодаря этому притоку средств, он становился центром торговли, финансовых и кредитных операций, коммерческих сделок и спекуляции. В орбиту этих сделок вовлекались и другие торговые центры Италии, связанные с Римом общими деловыми интересами.

Эта своеобразная заинтересованность части буржуазии Северной и Центральной Италии в деятельности папства была причиной двойственного отношения к папству: с одной стороны, оно вызывало возмущение алчностью духовенства и особенно самой курии, ее стремлением к духовному порабощению людей, с другой же — оно создавало широкие возможности обогащения Италии за счет других государств.

Эта двойственность сказывалась и на идеологии формировавшегося класса ранней буржуазии, который в силу общих экономических причин становился руководящей силой в борьбе с папством. Его свободомыслие не шло обычно дальше критики «кошмарного» правления «распутной» курии. Борьба с папством была более словесной, литературной, чем действенной, воинствующей. Когда же на папском престоле восседали «папы-меценаты», «папы-язычники», то критика и вовсе затихала, а кое-кто из поэтов и художников даже воспевал и превозносил великую историческую роль папства, якобы являющегося могучим двигателем человеческого прогресса. Вместе с тем выступали и более смелые критики папства и религии. Так, в сочинениях одного из идеологов выступавшего на арену нового общественного класса — Пьетро Помпонацци — мы видим попытку расшатать самые основы религиозного мировоззрения — веру в бессмертие души и в абсолютность религиозной истины. Помпонацци полагает, что «человеческая душа не бессмертна, и если говорят о ее бессмертии, то такое утверждение не соответствует действительности». По словам Помпонацци, «действительность» дает такую массу доказательств «испорченности души» даже наместников Христа на земле, что нужно быть слепым, чтобы «упорно» повторять «старую» мысль о бессмертии души. Мало того, необходимо сделать «страшный» (по мнению церкви) вывод, что, по существу, нет никакого различия между душой человека и животного — у всех «живых существ» одни лишь эгоистические, животные желания. Подобные мысли стали распространяться среди значительной части образованного населения Рима: «считалось признаком образованного человека не разделять мнения, совпадающего с установленными истинами христианского учения». При княжеских и аристократических дворах, одинаково светских и духовных, с иронией говорили о христианских догматах и почти с нескрываемым презрением относились к церковным таинствам.

Новые идеи, связанные с ростом в Италии буржуазных отношений в эпоху Возрождения, доходили до Германии. Но здесь не было почвы для «снисходительного» отношения к папству, которое выкачивало огромные суммы денег из Германии. В империи даже самый «возрожденческий папа» не мог снискать симпатий бюргерства. Подражание «высоко цивилизованной» Италии, с которой Германия находилась в тесных торговых, политических и церковных связях, и желание приблизиться к манящей атмосфере «Возрождения» получили здесь свое выражение в стремлении к изучению первоисточников Ветхого и Нового заветов с неясно осознанной целью сличить «подлинное» вероучение с тем его вариантом, который проповедовался Римом и всей церковной иерархией. Появились Рейхлин и Эразм, два великих знатока Библии и евангелия, вслед за которыми за изучение еврейского и греческого языков взялась в Германии многочисленная монашеская братия. В тесных кельях германских монастырей шли жаркие споры о соответствии между книжной истиной и действительностью. В глазах папы Льва Х эти споры были «монашеской склокой», принявшей «по непонятным причинам» широкие размеры, и легкомысленный представитель дома Медичи на папском престоле, любивший говорить о «прибыльности сказки о Христе», видел в усиленных занятиях Германии «чистой теологией» лишь удобный повод для нового использования этой пресловутой сказки и требовал от «германской нации» огромных жертв для строившегося в Риме собора св. Петра этого, по идее папства, грандиозного символа величия и единства христианства.