Жажда Смерти - Максим Перфильев

— Это просто случайность. — ответил пресвитер.

Валиндук отрицательно покачал головой.

— В этой жизни не бывает случайностей.

Он посмотрел на верхушки деревьев и продолжил:

— Очень странно, что мне приходится тебя в этом убеждать, священник. Знаешь, я большую часть своей жизни провел на войне. И те войны, которые я вел — это были не мои войны, это были чужие войны. Я убивал по приказу. Я убивал ради денег, ради идеи, ради хорошей жизни своего грязного правительства, которое, не задумываясь, уничтожает свой же народ. Очень жаль, что я так поздно это понял. Тогда я старался особенно не ломать голову над этими вопросами. Но, в конце концов, мне все равно пришлось отвечать на них себе же самому. Я понял одну вещь — человек всегда должен думать прежде, чем совершает какое-то действие, потому что за каждое действие, рано или поздно, придется нести ответ. Человек всегда должен размышлять, взвешивать все "за" и "против", тем более, если он собирается лишить жизни другого человека. Нельзя просто убить кого-то, а потом сослаться на приказ старшего по званию, или на патриотический долг перед родиной. Человек всегда должен думать, иначе он окажется марионеткой в чужих руках, и сам того не заметит, как превратится в наемного убийцу — в того, кто служит злу. Человек всегда должен думать, иначе за него это будет делать кто-то другой. Я понимаю это, священник. — тяжело произнес военный офицер. — И здесь сейчас я пытаюсь сделать хоть что-то, что может меня оправдать — что-то по настоящему значимое. Но я бессилен. Я ничего не могу сделать. Как оказалось, это тоже не моя война. — капитан посмотрел в глаза Малочевскому. — Это твоя война, священник. И я буду стоять в стороне, смотреть и ждать, когда ты спасешь нас. Потому что я все равно больше ни чем не могу помочь.

Крос Валиндук отвернулся и тяжело вздохнул, как бы завершая этот разговор. Ему больше не чего было добавить. Он не отличался особой болтливостью, и уже израсходовал свою суточную норму общения. Он собирался побыть один.

— А знаешь, — заметил он, — ты так толком и не ответил на мой вопрос — почему ты здесь, но, наверное, ответ на него итак очевиден.

Он встал и пошел к лагерю, оставив пресвитера наедине с самим собой.

Малочевский задумался. Он вспомнил о Лаене, и он вспомнил о том, что ему действительно удалось помочь этому ученому. И он также вспомнил тот старый случай со скандалом в его церкви. Возможно, душа одного задрипанного панка все-таки стоит тех усилий, нервов и бессонных ночей, которые были на нее потрачены. И ведь та женщина, умершая от гангрены — она действительно не хотела оставаться инвалидом на всю свою жизнь, она скорее предпочитала умереть. Возможно, он, пресвитер церкви, ее наставник, все не совсем правильно понял — ведь ему действительно ничего не было сказано об исцелении, ему было сказано только о том, что операции не должно было произойти. Возможно, должно было случиться не чудо, а нечто другое — совершенно естественное. Не объяснили почему, но ведь смерть тоже только в руках Бога, и Он относится к ней часто совершенно не так, как большинство людей.

Возможно, теперь Викториусу еще нужно было вспомнить, почему он оказался здесь. Священник погрузился в мир прошлого, который еще совсем недавно был миром настоящим.

29.

Белая жидкая пена заливала догорающий, просевший на расплавленных шинах, автомобиль — точнее, то, что от него осталось. Когда-то это была дорогая машина, известная во всем городке своей уникальной переливающейся раскраской. Своему хозяину она также была известна комфортным салоном, удобной панелью управления, плавностью хода и невероятным количеством электроники, составляющей значительную часть цены этого движущегося чуда техники. На таких машинах обычно ездили в больших городах, точнее, владельцы таких машин обычно жили в больших городах, но благодаря своей вездеходности, этот автомобиль прекрасно подходил и для эксплуатации в местности, где по большей части отсутствовали асфальтовые дороги. Теперь, все, что осталось от этого механического средства передвижения, растворяясь в пене, подхватывалось потоком грязной воды на белом мраморе и устремлялось вниз по небольшой наклонной плоскости, разбиваясь о черные кожаные туфли пресвитера Викториуса Малочевского. Он стоял и спокойно, с видом сильно уставшего человека, смотрел на то, во что превратился двор перед церковью. Уже никаких эмоций. Даже его опаленная огнем борода уже не вызывала в его душе какой-то особой реакции. Он просто наблюдал: за тем, как красиво догорают автомобили на небольшой парковке, за тем, как грустно осыпаются уже догоревшие деревянные скамейки, сделанные на заказ, за тем, как специфически разбросаны по дороге урны для мусора, вывернутые из асфальта вместе с длинными гвоздями, за тем, как ужасно выглядят клумбы для некогда прекрасных, а теперь уже, выкорчеванных из земли, погибших, редких цветов, за тем, как безразлично лежит плашмя потрескавшаяся глыба камня, искусно обтесанная, с выгравированной надписью — цитатой из Библии, за тем, как суетливо вокруг бегают пожарные в ярких защитных костюмах и щедро заливают все это пеной и водой, которая, смешиваясь с грязью, не переставая, бежит на черные кожаные туфли Викториуса Малочевского.

Удивляясь тому, насколько же устрашающе выглядит разлетающийся на ветру разный горящий мусор — бумажки, пакеты, картонные бутылки, ветки деревьев, пресвитер стоял и спокойно смотрел на почерневшую, обильно покрытую белой жидкой огнегасительной массой, машину, не подлежащую уже никакому восстановлению. Эта машина, всегда паркующаяся отдельно от всех остальных, принадлежала пастору церкви, в которой Викториус был служителем.

— Какого хрена, вашу мать, здесь происходит!? — послышался до боли знакомый, голос. Очень странно было услышать его в контексте именно такой смысловой нагрузки — этот голос ругался.

К пресвитеру подошел пожилой, но очень энергичный, не по своим годам, человек, небольшого роста с загорелым лицом, густой бородой и седыми, аккуратно зачесанными назад, волосами. Он был одет в черный деловой костюм, его распахнутый пиджак демонстрировал на белой рубашке огромный мокрый след от воды, а неяркий, заляпанный в огнегасительной пене, галстук развевался на ветру. Этот человек был очень зол.

— Малочевский! — громко произнес он.

Священник повернулся и с каким-то тупым детским взглядом и совершенно пофигистичным выражением лица, медленно развел руками. Вся его фигура как будто говорила: "Бог дал — Бог взял. Да будет имя Господне благословенно".

— Я тебе говорил, — начал старик, — не приводи сюда этих людей! Не связывайся с ними, и не связывай с ними нашу церковь. Ты меня не послушал. Ты сделал по-своему, как всегда. Ты притащил сюда этих ублюдков. Ты разворошил осиное гнездо. Посмотри теперь, что из всего этого вышло! Посмотри, что они наделали! — старик указал на двор перед центральным входом в церковь, который сейчас больше напоминал место после серьезной битвы с террористами — так, как любят показывать в крутых боевиках. Все было раскурочено, перебито, все горело, а то, что не горело — было залито пеной, везде валялись какие осколки, мусор, текла грязная вода. Только большой каменный крест стоял вроде бы как не тронутым. Те, кто устроил этот погром — пятнадцать человек, все разом помочились на него, и, видимо, сочли, что этого будет достаточно.