Иезуитский крест Великого Петра - Лев Анисов

Вместо сборов, однако, последовало повеление, запрещающее, под страхом наказания, рассуждать о том, вернется ли двор в Петербург или нет. Было опубликовано: кто станет поговаривать о возвращении двора в Петербург, будет бит нещадно кнутом.

По обычаю предков, государь отправился в Троице-Сергиеву Лавру и там «провел несколько дней в говении, как следовало при совершении важного священного дела».

Короновали Петра II в Москве, в Успенском соборе Кремля, 25 февраля, с величайшей пышностью и тактом.

Вечером накануне коронации во всех московских церквах отслужено было всенощное бдение со всею торжественностью. В восемь часов утра 25-го февраля открылся торжественный благовест в Успенском соборе, где уже находились в полном сборе все духовные сановники. Немедленно отслужен был модебен о здравии его императорского величества, а затем прочитаны часы, следующие пред литургиею.

Между тем, по особому пушечному сигналу, явились в Кремлевский дворец все знатнейшие персоны и прочие чины, в богатых одеждах, определенные к церемонии коронации, и собрались в большой зале.

На дворцовой площади построились рядами императорская гвардия и другие бывшие в Москве полки.

Кремль запружен был народом. Солнце слепило глаза.

В 10 часов утра Петр II вышел из дворцовых палат на Красное крыльцо. Раздался звон во все колокола на Иване Великом. Войска, бывшие в Кремле, взяли на караул, и заиграла музыка с барабанным боем.

Шествие открывала императорская кавалергардия. За ней следовали пажи императора со своим гофмейстером, за ними — обер-церемониймейстер барон Габихтшаль, депутаты из провинций, бригадиры, генерал-майоры, тайные и действительные тайные советники…

Праздничное настроение охватывало каждого на площади.

Шли герольдмейстеры Империи Плещеев и бригадир Пашков, генерал-аншефы шествовали с государственными регалиями: государственным знаменем, обнаженным мечом и государственной печатью, несли на двух подушках императорскую епанчу генерал Матюшкин и генерал-лейтенант князь Юсупов, следом несли, также не подушках, державу и скипетр Мономаха. Князь Трубецкой держал в руках императорскую корону. Сделана она была еще по повелению Петра I, для коронования Екатерины I. Драгоценных камней в ней насчитывалось свыше двух с половиной тысяч. Особенно замечателен был рубин, величиною с голубиное яйцо, вставленный на самом верху венца. Камень купили в Пекине при царе Алексее Михайловиче.

За короной шел верховой маршал князь Голицын со своим маршальским жезлом и, наконец, — император, сопровождаемый обер-гофмейстером Остерманом и гофмейстером Алексеем Долгоруким…

При приближении процессии к Успенскому собору, из него вышло высшее духовенство. Архиереи Новгородский и Ростовский окадили и окропили святою водою императорские регалии. Архиепископ Феофан поднес благословящий крест к императору. Процессия вошла в собор.

Золоченые свечи горели в паникадиле. Пол от трона до алтаря устлан дорогими персидскими коврами. Для духовенства по обеим сторонам трона до самого алтаря стояли скамьи, обитые дорогим сукном. Над троном висел бархатный балдахин. Певчие пели сотый псалом: «Милость и суд воспою Тебе, Господи».

Когда император занял свое место на троне, а духовенство на скамьях, колокольный, звон прекратился и певчие умолкли.

В наступившей тишине послышался голос архиепископа Новгородского:

— Понеже вашего императорского величества всемилостивейшее соизволение нам объявлено, что ваше величество соизволили притти сюда для святого помазания, то, по примеру предков ваших и по обыкновению церковному, начало сего святого дела есть исповедание святыя православныя кафолическия веры.

Император вслух прочитал Символ Веры.

— Благодать Пресвятого Духа да будет с Тобой! — произнес архиерей.

По прочтении ектений, паремий, апостола и евангелия, Петр II преклонил колена на особо приготовленную подушку, а архиепископ Новгородский, осенив голову его, положил крестообразно руки на нее и прочел вслух молитву:

— Господи Боже наш, Царю царствующих и Господь господствующих, Иже через Самуила пророка избравый раба Твоего Давида и помазавый его во цари над людем Твоим Израилем!

Император поднялся, а Феофан взял с особого стола епанчу и возложил на Петра II. Государь вновь опустился на колени и новгородский архиепископ прочитал следующую по чину молитву. По окончании ее, Феофан возложил корону на голову Петра II. Государю поднесли императорскую державу. Тотчас же провозглашено было многолетие, зазвонили колокола, раздался пушечный залп и мелкий огонь расположенных в Кремле войск.

Духовенство и светские особы принесли Петру II поздравления.

Император сошел с трона и занял свое церковное место у алтаря.

Началась литургия. Когда по исполнении каноника отворились царские врата, государь, ступая по кармазиновому бархату, прошел от своего места до царских дверей и, сняв корону, опустился на колени.

Один из архиереев принес сосуд Мономаха с миром, а другой помазал императора крестообразно на лбу, груди и обеих руках. Потом отерли помазанные места хлопчатого бумагой и сожгли ее после этого в алтаре. После принятия причастия императору была поднесена золотая лохань, архимандрит Троицкий из золотого рукомойника полил его величеству на руки, архимандриты Чудовский и Симоновский подали полотенце.

Как только государь вышел из Успенского собора, раздался «третий залфъ из пушек и мелкого ружья и звон во все колокола, с играющими трубами, литаврами и барабанами».

Петр II, в короне, императорской мантии, с державою и скипетром в руках, направился к церкви Святого Михаила Архангела приложиться к мощам царевича Димитрия и поклониться гробницам усопших владык России и праху почивающих русских государынь. Шедший позади императора канцлер Головкин бросал в народ серебряные монеты..

По случаю коронации в Грановитой палате дан был блестящий обед.

Восемь дней, с утра до вечера, звонили в Москве колокола. С наступлением темноты загорались потешные огни. Шли празднества. В Кремле, на площадях города устроены были фонтаны, из которых били струями вино и водка.

Придворные балы, обеды, с иллюминациями и фейерверками, следовали одни за другими. Русские вельможи и иностранные послы попеременно уготовляли для императора различные увеселения и потехи.

Дюк де Лириа первый из иностранных министров получил аудиенцию у императора для поздравления его с коронованием на другой день церемонии. Церемониймейстер, при этом, выразил ему благодарность за иллюминацию и за два фонтана вина и водки, которые дюк де Лириа устроил в первую ночь торжеств. Они, как успел узнать посланник, очень понравились царю, который два или три раза проехал мимо его дома, чтобы видеть, как народ празднует коронацию. Дюк де Лириа держал поздравительную речь.

Государь удостоил его почестей и отличий, каких не делалось здесь никому. В Успенском соборе, во время коронации, он был выделен особо: ему — посланнику, единственному из иностранных послов был поставлен стул, что, как не мог не заметить дюк де Лириа, произвело большое впечатление на всех иностранных министров и бывших с ними многих знатных людей.

Впрочем, вряд ли кто знал, что испытывал на самом деле в Успенском соборе ревностный католик. До какой степени он был пропитан католической нетерпимостью, можно видеть из того, что когда его пригласили к православному священнодействию в собор, он сомневался, может ли присутствовать при богослужении схимников и требовал разрешения сначала от своего духовника, а потом из Рима.

29 февраля государь удостоил испанского посланника особой чести: приехал к нему ужинать со всею свитою. Предупрежденный по-дружески бароном Остерманом, дюк де Лириа принял. Петра II со всем великолепием.

Император дважды, через барона Остермана, побуждал посланника сесть рядом с собою по правую руку.

— Ваше Величество, простите на этот раз мне мое непослушание, — говорил дюк де Лириа, — потому что я считаю честию служить вам.

Слуги подавали изысканные блюда. Играла лучшая в городе музыка.

Дюк де Лириа не выпускал из виду малейшего движения государя, не пропускал ни одного его слова. Он наблюдал за ним.

Трудно было сказать что-то решительное о характере 13-летнего царя, но можно было догадываться, что он будет вспыльчив, решителен и, может быть, жесток. Он не терпел вина, то есть не любил пить более надлежащего, и весьма щедр, так что его щедрость походила на расточительность. Хотя с приближенными к нему он обходился ласково, однако же не забывал своего высокого сана и не вдавался в слишком короткие связи. Он быстро понимал все, но был осмотрителен, любил свой народ и мало уважал другие. Словом, он мог бы быть со временем великим государем, если бы удалось ему поправить недостаток воспитания.