Сон негра - Даниил Юрьевич Гольдин

Ты видел этот народ? Этот злобный тупой народишко, который сам себя готов бесконечно изводить, умываться собственной кровью и все про свой особый путь пиздеть. И ты вместе с ними еще!

– И главное ведь, что не путь всего народа, – не дав мне ответить, он продолжил с каким-то неожиданным язвительным бешенством, – не всего народа путь, а это каждый особливо в себе чувствует свою неповторимую избранность, лично его особенность и над всеми остальными возвышенность: только его жизнь мол о чем-то значимом, только его жизнь к чему-то прикасается, и даже если ты последний никчемный бомжара, все равно что-то глубоко русское в тебе да есть, и одним этим ты уже молодец. Хуже жидов, чес слово.

И вот им ты хочешь отдать Дух на попечение. Ты реально не понимаешь, что на воле любой мужик ему отравленную кость швырнет со скуки и займет его место? Да здравствует новый король! Новый воплощенный Русский Дух: пьяница с куполами на груди. Здорово будет, да? Вот он на мое место встанет и будет кормиться тем говном, которое ему подносят, а своим говном весь оставшийся русский народец кормить.

Зато Руси сколько будет! Ух, Русью будет пахнуть! Здорово? Или забитый чинуша. И свои мещанские ценности расправит гордо, перышки распушит – его жена-толстуха двадцать лет скалкой лупит, а теперь он сможет всем, наконец, рассказать, какие истинные для Руси ценности в себе лелеет, какая мудрость в нем все эти 20 лет росла. Мало, думаешь, выродков отбитых?

И все потому, что тебе, мудиле, сказать было нечего. Не смог строчку лишнюю написать для того, чтобы я эту тварюгу вовремя покормить мог! Говно ты, Саша, просто говно, и все тут.

– Подожди, Государь, – говорю. – А не боишься, что я сам сейчас пойду и его из жалости придушу? И на его место встану.

В пустых глазницах будто встала блестящая усталость. Смотрит на меня с сожалением голый череп:

– Этому я был бы только рад, уж поверь мне. Только ты не сможешь. У нас с тобой во… – сунул костлявую кисть в свое пустое нутро, подергал за ключик. – Нечем нам Русский Дух брать – у нас с тобой и своей-то души не имеется. А вальнуть его и силу его забрать может только тот, кто в это дело душу вложит.

Его слова звучат логично. Граф должен понимать, что народ не весь будет к свободному духу благожелателен. Уроды всегда найдутся.

Либо он фанатик, и хаос его устроит, либо темнит. Ох, темнишь ты, граф. А зачем ему мои стихи? Чтобы ближе подобраться? Интересно, есть ли у графа душа? Может, он как и мы с Государем? Надо аккуратно спросить при случае.

– Ну? Смекаешь, дурак? – спрашивает Кощей.

– До Кудыкиной горы далеко.

– Ничего, не сдохнешь. Может, еще чего сочинишь по дороге.

– Ну а зачем мне туда идти? Графа ты сам остановишь, коли что. А я ничего не написал, и плевать мне на Русский Дух.

– Лукавишь, – сухо обрывает меня Кощей. – В этом твоя суть: говоришь, что боишься ноги замочить, а самому только этого и надо, чтобы тебя куда-то послали, где сможешь промокнуть. И порядок в этой дурной голове держится только пока ты стоишь по колено в каком-то говне и на что-то можешь пожаловаться.

– Да и к тому же, – продолжает. – Вон твоя баба в башне сидит. Я ее похитил, чтобы ты не на дурачка в поход шел, а с правильной мотивацией. Дракона ты зачем-то замкнул – пришлось мне самому с бабой возиться. Все тебе хочется мне жизнь усложнить. С чего такая вражда? Можешь с ней сам поговорить, в общем-то. Вздорная баба. Я так и не понял, чего она хочет: иди разберись.

Я подскочил к нему и выдернул ключ из его пустого брюха. Шнурок легко порвался.

Кощей не сопротивляется, не противится моей бесцеремонности. Будто все у него схвачено. Я опасливо отбежал к проему на винтовую лестницу, хотел сразу рвануть вверх, но все же остановился и обернулся к нему.

Кощей будто и не собирался меня догонять. И мне от этого сделалось как-то обидно.

– Теперь дело за тобой, Саша, – говорит. – Что выберешь, то и будет. По-человечески не мог сделать, что было сказано – теперь выбирай сам. Добился, радуйся. Свободный выбор! Что, весело тебе теперь, с ответственностью?

Он, кажется, снова стал распаляться, а мне не хочется больше с ним говорить. Уел он меня. Все знает, да ничего не знает.

Потому что прав он, но не смекнул, какая я крыса. Один мой маленький секретик не знает, оттого и уверен так в своем прогнозе. Привык к безопасности, расслабился, Кощеюшка. Змею на груди пригрел… Или так все и впрямь задумал, а это я чего не понял?

Отдал мне тогда мой томик, хотя все знал, нутром чую, что знал, что в нем такое спрятано.

– Прощай, Государь, – говорю. – Зря ты Татьяну тронул.

– Дурак. – Кощей отвернулся и махнул костлявой лапой.

Даже не собирается за мной гнаться. Что там: стражи? Чудовища? Кощеевы жены охраняют башню? Или другого выхода нет, и он сам нам тут помешает сбежать? Неужели думаешь, Батюшка, что я ее тут оставлю, и пойду твои поручения исполнять? Глуп ты, хитер и очень глуп. А я умен.

Я побежал вверх по спиральной лестнице. Раз в двадцать семь ступеней стену прорывали массивные железные двери, у которых чадили факелы. Огонь от них чересчур красный, пластиковый и холодный.

Я поморщился.

Подниматься можно долго, но появилась тревога, будет ли вообще выход. Неужели еще петля? Буду так подниматься и подниматься, и эти одинаковые двери. А потом спускаться ту же вечность и все думать «ну вот-вот, сейчас, на следующем обороте лестницы выход, вот-вот».

Несколько раз встал, пытаясь разглядеть какое-то изменение света или неясным образом заглянуть сквозь каменную толщу и по косвенным признакам угадать, далеко ли еще подниматься.

Далеко, – убеждаю себя.

Стрела в ноге разболталась и начала саднить. Совсем там пальцев уже не чувствую. Сапог хлюпает, холодно. Давно уже хлюпает, кажется. Даже не помню, когда последний раз он сухим был. А второй хоть бы хны.

Далеко идти. Прости, что томлю тебя, пташка. Но правда, далеко. Мне тоже уже хочется поскорее наше дельце справить.

Высоко поднималась башня. Тонкая, стройная, торчит пикой над всем дворцом. А на самом верху в утолщении горит окошко.

Вот к нему и поднимаюсь. Очень долго я поднимаюсь. Топ-топ. Ступеньки. Вот уже и железные двери давно исчезли. Одна сплошная стена. Редкий факел, потом чернота… топ-топ,