Легавые. Ружье. Загадка Глухого - Хантер Эван (Ивэн)

— И что с того?

— Вы, наверно, не хотите, чтобы я…

— Хочу! Страстно!

— Не могу. Сейчас не могу. А может, и вообще…

— Мой телефон: Вашингтон 6-3841. Когда уйдете <и своей подруги, позвоните мне.

— Я сегодня к ней не иду.

— Отчего так? — удивилась Анна.

— По средам вечером у нее занятия.

— Тогда тем более поедем. Платите по счету!

— Заплачу, конечно, — согласился Клинг, — но это не меняет дела.

— Мы едем ко мне, — сказала Анна. — Мы будем любить друг друга шесть раз, потом я приготовлю обед, и снова шесть серий любви. Когда вам завтра на работу?

— Нет, — отрезал Клинг.

— Как знаете. Запишите хотя бы мой телефон.

— Ян так его помню.

— Великий сыщик! Повторите номер.

— Вашингтон 6-3841.

— Вы мне позвоните еще сегодня, — сказала она. — Когда представите себе, как я лежу в постели одна и умираю от любви.

— Не уверен.

— Пусть не сегодня, — уступила она. — Но в скором времени.

— Не могу обещать.

— Неважно, — сказала она. — Если не позвоните вы, то я сама вам позвоню. Берт, у меня нет предрассудков. Я хочу вас, и я получу вас. Считайте это предупреждением.

— Вы меня пугаете, — сказал он совершенно искренне.

— Это хорошо. Может, я вас к тому же немного возбуждаю?

— Да, — признался он. — Самую малость.

— Два-ноль, — сказала Анна и стиснула ему руку.

ГЛАВА VII

В четверг был Хэллоуин, канун Дня Всех Святых, и поэтому расследование не продвинулось ни на шаг. И это неудивительно: в этот день колобродят ведьмы, вампиры, домовые и прочая нечисть, изо всех сил мешая хорошим людям совершать добрые дела. Доброе дело, которое пытались совершить детективы 87-го участка, со — гояло в попытке разгадать убийства, но 31 октября с дела, ь то было невозможно. Расследование топталось на месте. Впрочем, 31 октября у полиции и без того хлопот хватает.

Что может быть благопристойней Дня Всех Святых? Но его канун, Хэллоуин, превратился в Америке в нечто совершенно непристойное. В детстве Кареллы 31 октября было принято куролесить, но по сравнению с тем, что торилось сейчас, это были невинные забавы. В те далекие щи Карелла рыскал по улицам осеннего города, нацепив шлем авиатора с очками-консервами, вооружившись мелком, палкой, выломанной из ящика, или мешочком муки.

Надо было найти жертву, лучше девчонку, погнаться за ней и либо чиркнуть мелом ей по спине, либо стукнуть палкой, либо огреть мешком — так, чтобы остался след. После этого полагалось завопить «Хэллоуин!» и с хохотом бежать прочь. Жертва тоже обычно смеялась. Смеялись все. Это было невинное озорство, по крайней мере, таким оно запомнилось Карелле. Вечером детвора сооружала посреди улицы огромный костер и швыряла туда все, что удалось добыть на местной свалке' и на пустырях, а впридачу старую мебель и поломанные ящики, которые выпрашивала в соседних домах. Пламя взмывало вверх, во все стороны летели искры и пепел, а мальчишки носились вокруг, как чертенята, и подбрасывали в костер топливо. Потом оно кончалось, костер начинал гаснуть, девочки отправлялись по домам, а мальчишки собирались кружком вокруг догоравшего костра и заливали огонь известным способом.

Так праздновали Хэллоуин в наши дни, думал Карелла.

А сейчас…

Сегодня, например, двое подростков разбили витрину булочной на Эйнсли-авеню, потому что владелец отказался дать деньги на ЮНИСЕФ[23]. Они вошли в магазин с черно-оранжевыми картонками из-под молока и потребовали у хозяина взнос в фонд помощи голодающим. Хозяин велел им убираться из его магазина, что они и сделали, на прощанье швырнув в витрину по кирпичу. Было что-то абсурдное в разгроме магазина, хозяин которого не дал денег для голодающих детей земного шара. Почти столь же абсурдное, как в войнах во имя сохранения мира. Карелле казалось, что человек, обвиненный в хулиганском нападении, вряд ли мог в оправдание сказать: «Я дал ему в глаз, потому что хотел предотвратить драку». Столь же нелепым было громить витрину, стоившую пятьсот долларов, только потому, что булочник отказался дать девять центов на доброе дело. Следуя подобной логике, можно было оправдать и все остальное, случившееся a тот день.

Шесть молодых людей, вдохновленных мыслью, что сегодня Хэллоуин, день, когда все позволено, — а разя* нельзя позабавиться раз в году?! — затащили двенадца тилетнюю девчонку в проулок и изнасиловали ее, потому что она несла большой пакет праздничных гостинцев, которыми отказалась с ними поделиться. Кавалерам было от шестнадцати до восемнадцати лет, и вряд ли кто-то из них заметил бы эту малявку, если б не великий праздник.

На Южной Одиннадцатой ученица выпускного класса спихнула с крыши свою одноклассницу, когда та пыталась написать внутри сердца, нарисованного мелом на кирпичном парапете крыши, «Айрин любит Пита». Айрин сообщила полиции, что любит не Пита, а Джо, и что она умоляла свою подругу не писать неправды на видном месте, но та не вняла голосу разума и пришлось спихнуть ее с крыши. Однако она не сумела объяснить, почему крикнула во весь голос: «Хэллоуин!», когда подруга летел; вниз с высоты седьмого этажа.

На Калвер-авеню взрослый мужчина погнался за пятнадцатилетним мальчишкой, который вымазал кремом для бритья окна его автомобиля. В пылу преследования мужчина сбил с ног женщину, катившую колясочку с четырехмесячным младенцем. Коляска выехала на проезжую часть улицы и была смята молочной цистерной. Преследователь, давая объяснения полицейским, выразил сожаление, что так случилось, но упрекнул их в том, что они не сумели предотвратить столь отвратительный хулиганский акт, совершенный мальчишкой.

На Стеме, около Двадцатой улицы, два лихих профессионала, надев праздничные резиновые маски, вошли кулинарию и с криками: «Пирог или вилка в бок!» наставили на хозяина два заряженных револьвера. Хозяин, вполне проникшийся духом праздника, запустил в одного полновесной порцией макарон, а второго ударил очень острым ножом прямо в горло, туда, где кончалась маска. Первый из налетчиков, весь опутанный тонкими липкими нитями, выстрелил в хозяина и убил его наповал, а пробегавший в этот момент мимо лавки мальчишка сплясал от восторга джигу и крикнул «Хэллоуин!»

Праздник удался на славу.

Полицейские были в «восторге».

В шесть часов вечера Стив Карелла, 'уставший от бездействия в том, что касалось расследования убийства Лейденов, и от перегрузки во всем остальном, что связано было с праздничным разгулом, смотрел, как жена раскашивает лицо сына, и думал, что ему придется еще ре выходить на улицу.

— У меня отличная идея, папа! — сказал Марк. Он был старше своей сестры Эйприл минут на семь, что добавляло ему авторитета. Обычно Марку приходили в голову «отличные идеи», которые Эйприл отвергала со сладкой улыбкой и словами: «Первый раз в жизни слышу такую глупость!»

— Что за идея? — спросил Карелла.

— Нам надо пойти к дому мистера Обермана.

— Калеки Обермана, — добавила Эйприл.

— Так нельзя говорить о старом человеке, — заметил Карелла.

— Но он же действительно калека.

— Неважно, — сказал Карелла.

— Так или иначе, — продолжал Марк, — Эйприл и я пойдем к его дому и стукнем в дверь…

— Мы с Эйприл пойдем и постучимся, — поправил его отец.

Марк посмотрел на отца, размышляя, не пошутить ли, и спросил: «Ты тоже хочешь постучать в дверь Обер- ману?» Но счел за благо не рисковать, хотя порой шутки у него получались неплохие, что могла бы со вздохом подтвердить мисс Резерфорд, его классная руководительница.

— Мы с Эйприл пойдем и постучимся, — послушно повторил он, ангельски улыбнулся отцу, а потом и матери, которая в этот момент подрисовывала ему черные усы. — Мы с Эйприл постучимся, а когда он откроет, ты сунешь ему в рожу револьвер.

Тедди, внимательно следившая за губами сына, все поняла и, неистово помотав головой, требовательно посмотрела на мужа.

— Сколько живу на свете, первый раз слышу такую глупость, — изрекла Эйприл, которая прожила ровно восемь лет, четыре месяца и восемь дней.