Терпень-трава - Владислав Вишневский

«Интересно девки пляшут!» – Крупными буквами написано было на лицах встречающих.

Всё любопытно, всё интересно.

Глазели местные женщины, не скрывая удивление и интерес, а детвора, которые мальки, вообще, забывшись, рты раскрыв. Женской жалости – человеческой – или удивления приехавшим, местные женщины старались не показывать, чтоб не обидеть. Наоборот, поощрительно улыбались иностранным товаркам, мол, «это ничего, бабоньки, это пройдёт, не берите в голову… Проходите. Не стесняйтесь. Будьте как дома, коли приехали». Гостеприимно улыбались, давая гостьям освоиться. Ничего, и не такое, мол, в жизни с нами, бабами, бывает! Да!

Пока гости неспешно рассаживались в кабинете председателя, Вера Никандровна догадалась послать самого быстрого гонца, у неё это как из рогатки получилось, к исполнительной Голове, Валентине Ивановне, с запиской: «Валя, дорогая, срочно бросай свой радикулит, у нас ЧП. Полный кабинет иностранок, даже из самой Африки приехали, не считая что ближе. Целая делегация. Палыч, говорят, выписал. Ты не знаешь зачем? Его самого нет, тебя нет, не знаю чем и развлекать их. Ужас! На мне, ни причёски, ни платья! Кошмар. Захвати из дому какие есть пирожки или что… Карамель и чай я поставила. Мне бы домой сбегать, но пока не могу. Так что выручай. Быстренько. Потом долечишься. Кстати, тут два мужика с ними: водитель и руководитель. Руководитель ничего мужик. Кольца на пальце нет. Возраст твой. Так что – торопись. Вариант! Жду».

Тонька на своём коне и ускакал. Про коня – это условно – на прутке каком-то. Но очень быстро. Причём, с грозными окриками: «Н-но, милая, застоялась!» И с настоящей пылью из-под…

Валентина Ивановна, действительно на субботу и воскресенье с радикулитом залегла. Вот же-ж сельская болезнь, нет-нет, да и, подлая, давала о себе знать. Но больная успела, как водится, и бельё какое за неделю накопилось постирать-развешать, и дома прибраться, и пирожки напечь, – каждую субботу так. Теперь лежала на диване с любимым томиком Александра Дюма. Не просто лежала, а всласть упивалась книжкиными страстями… Тут наш Тонька и прискакал.

Шустрый гонец в припрыжку, в галопе нужно сказать, с лихим гиканьем проскочил калитку, вовсе не замечая радостно бросившегося под ноги и прыгающего рядом хозяйского «злого» пса, Джульбарса. В другое время они, быть может, и поиграли бы вместе полчасика, но не теперь. У крыльца, к полному изумлению обидевшегося на друга Джулика, Тонька элементарно изобразил ржание загнанной лошади, прикрикнул даже на неё, тормозя: «Тпр-ру, коняга, стоять! Не балуй у меня!» Прогрохотал затем, чем-то дробным по ступенькам крыльца, потом и в сенках… Валентина Ивановна вздрогнула, очнувшись, когда Тонька, так и не спешившись со своей быстрой лошади, громко ввалился в избу – некогда коня там, у прясла, привязывать, грохнул дверью, и громко, с порога, запыхавшись, скороговоркой доложил в пустую кухню. «Товарищ командир! Вам письмо. – Прислушался к пустой избе, с тревогой в голосе позвал. – Тёть Валя, ты где, дома, нет?»

– Тут я, тут! – слабым голосом, а может и томным – Дюма же! – отозвалась из комнаты Валентина Ивановна. – Стой там, в избе помыто. Я сейчас.

– А мы и стоим, тёть Валь.

– Мы?! А ещё кто с тобой? Ты с кем?

– Ну… мы это… – Тонька озадаченно покрутился в раздумье, говорить – не говорить про верного коня, гонец же, как-никак, решил не выдавать друга, не то обидится хозяйка: в чистую избу, да прямо с конём! Словно извиняясь перед ним, вздохнув, коротко буркнул:

– Ни с кем. Один стою.

– А мне показалось…

Кряхтя и шоркая тапочками, хозяйка выдвинулась вскоре из спальни.

– Гоня, ты меня напугал. Гремишь!.. Что случилось? Какое письмо?

– Баб Вера сказала, одна нога здесь, другая там.

– Чего-й-то она так? Отбегалась уж я, вроде. У меня же радикулит, не могу быстро.

– Нет, это она мне. А вам вот это… – Одной рукой держась за конец палки, за уздечку, другой рукой, потянувшись с седла, протянул послание.

Валентина Ивановна, в толстом коконе из нескольких шерстяных шалей, больше сейчас напоминающая мохнатую сонную жужелицу, нежели бодрую обычно и решительную депутатшу, кряхтя и морщась, взяла письмо, развернула, и приблизила к глазам… По мере чтения, глаза её самопроизвольно округлялись. Гонька с интересом наблюдал. Читать он ещё не научился, так только, если буквы печатные, и если не много их. А после бабы Веры, говорят, даже сам председатель с трудом понимает. Гонька слыхал однажды, как Евгений Палыч на неё сердился: «Ну и почерк! Ничего не пойму после Веры Никандровны, сплошной…» этот… слово какое-то, трудное… забыл!.. Не буквы вроде, а сплошные тайны, загадки, то есть.

– Господи! Какие ещё африканки? – оторвавшись от письма, недоумённо воскликнула Валентина Ивановна.

Сейчас она была уже не просто жужелица, а вылитая большая и толстая сова… филин, которая. Вот с такими вот глазищами! Как загипнотизированный, Гонька даже непроизвольно скопировал их. Будто сам совёнок… Родственник, как будто, но опомнился…

– А, эти! – избавляясь от наваждения, крутанул головой Гонька. – Да, тёть Валь, правда, они совсем чёрные-пречёрные, как угли из печки. Ага! – обеими руками даже обрисовал в воздухе гостей, совсем забыв про своего гнедого коня… палка громко шлёпнулась на пол. Гонька быстро поднял её, прижал коленями. Хотел даже в сердцах выговор коняге сделать, мол, но-но, стоять! Но не стал выдавать своего друга, да и тётя Валя отвлекла.

– Да ты что! – Ахнула депутатша, всё в том же очкастом лесном пернатом образе. – Ой-ёй-ёй! – Вновь оторвавшись от чтения, спросила строго и требовательно, будто Гонька их и привёз. – А зачем они к нам?

– В гости, наверное! – не сразу нашёлся гонец, размышляя, а действительно, зачем…

– К кому? – опять требовательно, не мигая, спросила сова тётя Валя.

– Баб Вера сказала к председателю! – пряча глаза, Гонька ловко ускользнул от ответственности.

– Та он что, сдурел? – на украинский манер вдруг заголосила Валентина Ивановна. Она всегда, когда нервничала, переходила на свой родной украинский, так принималась порой калякать, что можно и не слушать. Что Гонька и сделал… Только на концовке извилистой речи-мурлыкания включил уши. Она его потому что спросила. Именно его. – А зачем они нам… ему?

Гонька, вместе с конём пожали плечами, чего тут непонятного:

– С хозяйством моим, наверное, знакомить будет.

– С каким твоим? – Ойкнула, тётя Валя прижав руки к груди. Наверное, радикулит непонятливую куда надо кольнул, чтоб думала быстрее.

– С поросятами. – Спокойно предположил Гонька, глядя снизу-вверх своими чистыми, бесхитростными глазами в те её, большие и… «Ой, сейчас они точно вывалятся!», со страхом подумал Гонька и скороговоркой добавил, чтоб успокоилась. – Я же здесь за них старший!

– Гоня! Да ты что! – У Валентины Ивановны глаза закрылись, в смехе задёргались плечи, волнами заколыхалась грудь. Придерживая руками укутанный живот и поясницу, с серьёзным лицом, она с трудом проговорила. – Они же… умрут от страха, твои поросята, если… черноту эту… африканскую увидят.

Точно! Гонька ужаснулся. Сосредоточенно нахмурил лоб. Не подумал он об этом, не догадался… Спасибо, сова… эээ… тёть Валя, то есть, умница, подсказала! Поросят им ни в коем случае показывать нельзя. Конечно! Они маленькие ещё, до таких страшных ужасов… Он и сам-то, Гонька, человек уже, а и то, когда увидел этих… из Африки, чуть стрекача не дал. Не успел просто, вернее к земле прирос. Сердце только бу-убухнулось вверх, от страха, чуть даже из головы не выскочило – в ушах застряло. И на всю округу: бу-бу-бу! – как колокол, бу-бу-бу! Ужас, как они в тёмном автобусе показались. А в стайках тоже не всегда светло… Любимчики точно напугаются. Брык, ещё и заиками станут. Есть, пить перестанут, расти в смысле.

Тогда зачем же они приехали? Интересно. Гоньке только теперь по-настоящему стало интересно.

– Тогда не знаю. – Виновато буркнул он, придерживая коня, устал коняга разговоры слушать, скакать хочет…

– Ладно, сейчас соберусь… – Качнула головой Валентина Ивановна. – Ты подожди чуток, я кое-что передам с тобой…

Гонька шмыгнул носом, какие дела, конечно. Оглядываясь, риторически поинтересовался:

– Тёть Валь, а у вас попить можно?

– Пей, конечно. Черпак на ведре. Там… – кивнула она в сторону стола.

Гонька, придерживая коленями коня, чтоб не упал ненароком, громыхнул крышкой, булькнул черпаком… Громко глотая, сопя и причмокивая, напился… Вытер, от локтя, рот… Воду вылил в ведро. А не напасёшься, если каждый раз выплёскивать. Её же таскать нужно из колодца, не натаскаешься… спину гнуть… А тут, значит, всегда экономия.

Уже через какие-то пару не долгих минут, также взлохмачивая за собою пыль, он специально выбирал где её было больше, Гонька сосредоточенно гарцевал по улице. Застоявшийся конь бодро копытил дорогу, часто мотая головой призывно ржал, громко отфыркиваясь. За спиной седока билась сумка с мягкой пирожковой упаковкой, двумя ещё тяжеленными банками с помидорами и огурцами. Поклажа часто переползала с узкой ещё Тонькиной спины – туда-сюда. От это Гоньку вместе с конём резко заносило в сторону, мотало. Конь сбивался с ноги, терял ход. Но потом они всё же выправлялись, выравнивались, но ненадолго… А тут, к счастью, и дороги конец. «Тпр-ру! Коняга! – натянув поводья, грозно вскричал гонец. – Стоять, я сказал! Приехали». Конь и встал.