Заговор красного бонапарта - Борис Солоневич

— Вот те и на! А я-то думал, что ты так обрадуешься! Столько советских девушек год жизни отдали бы, чтобы только взглянуть на настоящий Париж, мировую столицу. Новые места, новые люди, новая жизнь. Поездка на казенный счет, прекрасное питание, оденут там тебя, как настоящую парижанку, — для представительства, ничего не поделаешь. Так сказать, в шелк и бархат… Почет везде. Ты за этот месяц французский язык еще подучишь — и молодцом справишься!

Девушка опять недовольно передернула плечами.

— Почет? Наряды?.. Да я не знаю, как эти все шелковые вещи и надеваются… Зачем мне это? Мне и здесь хорошо, — повторила она.

— Ну, что ты, Танюша! Ведь Париж — изумительный по красоте город. Туда туристы со всего мира ездят. Масса достопримечательностей и исторических ценностей. — А ты разве там сам был? — Я-то? Пока, к сожалению, нет…

— Ну, так что ж ты тут расписываешь? А по-моему лучше нашей матушки России да Москвы — ничего в мире нету… У нас скоро морозцы начнутся, солнышко, снежок. В Сокольниках на лыжах, на Чистых Прудах на коньках… На морозце легком только щеки розовеют да на сердце легко и ясно… А там — слякоть европейская, классовая борьба да буржуи-богатеи. И рядом — «голь пролетарская». Там, говорят, рабочий в трамвае должен буржую место уступать. А как только что — пулеметы и расстрелы. Тюрьмы — рабочими полны, тысячи голодают да умирают прямо на улице. Фашисты зверствуют… А ты — «мировая столица»! Нашел, чем соблазнять!..

— Ну, ну… Ты все это в очень уж мрачном свете видишь. А по-моему такая поездка — одно удовольствие.

— Да, — тихо прошептала Таня. — Если бы вот с тобой… А то — одна.

— Так ты и здесь меня не видишь неделями, а то и месяцами. Какая же разница?

— Ну, ничегошеньки ты, Миша, не понимаешь! — сердито воскликнула Таня. — Да ведь ты, все-таки, где-то здесь, рядом, в одном городе… Там же я буду от тебя за тридевять земель… А тут еще наш милый д'Артаньян куда-то совсем запропал, Ведмедик и Полмаркса почему-то посажены — за них тоже сердце болит… Нет, Миша, как ты ни говори, я предпочла бы не ехать. Конечно, я обещала исполнить твою просьбу, но на сердце у меня будет очень, очень тяжело…

Тухачевский в темноте мягко улыбнулся. Голос девушки звучал такой свежей искренней печалью. Послала же ему судьба, почти на склоне лет, такую милую, такую нежную любовь!

— Ну, а если, — голос маршала звучал непривычно тепло. — Ну, а если я к тебе в Париж сам в гости приеду?

Таня резко выпрямилась. Ее глаза сердито взглянули на друга. В голосе прозвучала искренняя обида.

— Да что ты меня в самом деле дразнишь, Миша? Ну, просто, как маленькую девочку, уговариваешь и обманываешь. Я же ведь обещала, что поеду, только (голос ее сломался)…только на сердце будет очень тяжело и неспокойно. Мне все будет казаться, что с тобой — вот, вот — что-то должно случиться.

«Вот она, женская интуиция, — подумал Тухачевский. — Действительно эта милая девушка чувствует моим сердцем и тревожится моими тревогами, сама того не сознавая. Как все-таки хорошо, что мне удастся ее отправить отсюда! Приятно было бы ей в Париже своим приездом сюрприз приготовить, но уж, видно, придется теперь же об этом сказать. Утешить… Бедная девочка…»

Он еще ниже склонился к прижавшейся к нему Тане и тихо сказал:

— Да я ведь вовсе не шучу, милая ты человечица. И вовсе не дразню тебя. Я в самом деле к тебе в Париж приеду.

Слова эти были сказаны так, что девушка поверила сразу же. Ее тело выпрямилось и дыхание замерло.

— Ты?.. Ты? В самом деле?

Тухачевский молча кивнул головой и лицо Тани просияло.

— Вот так хорошо! Вот счастье-то! Голубчик ты мой, Мишенька! Как я там буду с тобой счастлива! На воле, вдали от твоих противных дел. Много, много вместе… Ну, конечно, теперь я с радостью поеду и буду тебя там ждать. Ох, как ждать… Дорогой ты мой! — воскликнула Таня, стремительным движением прижимаясь к плечу Пензы, и в голосе ее задрожали слезы. — Ты не знаешь, как крепко я тебя люблю и как чудесна жизнь… Только бы хоть немножко, хоть изредка, хоть капельку побыть с тобой вместе.

Тухачевский хотел добродушно-насмешливо улыбнуться в ответ на этот шквал нежности, но, к его удивлению, горло его сжала легкая спазма волнения. Сияющая волна любви, излучавшаяся от Тани, проникла в его сердце и сделала его ответную улыбку и поцелуй нежнее и ласковей, чем он сам ожидал. Каменное жестокое сердце старого солдата впустило в свою тьму тоненький лучик нежности и любви…

Глава 10

В стане улыбающихся врагов

Париж, 26 декабря 1936 года.

Мой дорогой Ведмедик!

Ну и до чего же я была рада получить твою открыточку, что ты жив, здоров и на свободе. Крепко, крепко целую тебя за это. Полмаркса наш куда-то выслан, а относительно д'Артаньяна — ни слуху, ни духу. Не знаешь ли ты что-либо о нем?

Ну и как ты, дурья твоя черепушечка, мог только подумать, что я тебя совсем, совсем забыла? Вот свинтус! Вот гляди, какое тебе длиннющее письмо накатала, благо, что одна тут торгпредская дама едет в Москву и прямо там без цензуры в ящик бросит. Не подведи! Не показывай никому!

Я в Париже уже целых 10 дней. Завтра начинаются состязания. Если наши ребята и девчата не выиграют, — я прямо с Кузнецкого моста вниз головой брошусь с отчаянья и позора… Ну, да ничего — вздуем, как в бубен. Ты только смотри у меня: сам-то не подгадь — выбей 105 очков из 100 возможных..

Париж действительно столица всего мира… Больше он или меньше Москвы по числу жителей, — это еще дело спорное, но что красота — это уж, брат, действительно. «Классически», как сказал бы наш Полмаркса. Мы все, — нас в контрольной комиссии 5 человек, — живем в общежитии торгпредства, бывшей гостинице. В каждом номере телефон, уборная, ванна. Признаться, я в первые дни по три раза горячие ванны брала — просто прелесть, как приятно! Конечно, наша русская баня ку-у-у-да симпатичнее, но и ванна тоже не так уж плохо. Только ты, Ведмедик, насчет ванны ребятам там не рассказывай, а то потом засмеют: только попади им на зубок.

Товарищи из полпредства и торгпредства взяли нас, азиатов, на буксир и показали все парижские достопримечательности. Ну, прежде всего, конечно, Эйфелева башня. С верхушки ее чуть что не Москву увидишь. Я так даже оттуда на восток, в сторону белокаменной нашей, воздушный поцелуй послала. Как это, брат, поется:

Как ни тепло чужое море,Как ни ясна чужая даль:

Не им развеять наше горе,Размыкать русскую печаль…

Но этак, по справедливости сказать, — здорово здесь жизнь налажена. Все удобно и «прикладисто». Ты вот, чудак, не верил, что в Париже тоже метро есть. И, брат, еще какое, — куда обширнее нашего, московского. Ну, может быть, не такое шикарное, но удобно — страх — в любую дырку Парижа мигом доставляет. Я как-то от компании отбилась (потом си-и-ильный влет был мне за это) — так мигом сама до дому доехала. И вообще тут люди, так сказать, «непуганые». Говорят, что никого без ордера даже арестовать не могут. В дом без специального разрешения полиция войти не имеет права. Только, признаться, я этому не верю… А может быть… Тут государство тоже есть, но его не чувствуешь. Выходит, что государство для граждан, а не граждане для него… Никаких тебе «шершавых глаз» нигде не видать — словно французского НКВД и нету вовсе. Да я не верю: не может этого быть!

С языком мне пока туго, да и язык какой-то странный. Вместо девяносто говорят: «четырежды двадцать и десять». Или «делать любовь» — противное выражение… Главная церковь тут называется «Наша дама из Парижа» — не поймешь ничего. Но зато — купить можно всего, чего только душа хочет — лимоны, апельсины; в магазинах — прямо глаза разбегаются. Я уже все свои деньги истратила — подарки нужно же в Москву привезти. Не бойся, и тебя не забыла, — купила тебе самую лучшую смазку Винчестера для твоего автомата. Везде радио, велосипеды. Я сперва не верила, что у каждого рабочего велосипед есть. А и правда! Да и вообще тут в воскресенье миллионера от рабочего не отличишь. Я все время думала, что это буржуи. Даже ладони просила показать — а и верно — рабочие! Мозолей да машинной грязи не подделаешь.

Много тут, брат, удивительного… Никто никого не расстреливает, не арестовывает. Никаких фашистов и видом не видать… А какие, брат, кинофильмы! Прелесть! Веселые и никакой тебе политики… Умеют люди жить… Право, народишко тут совсем не плохой, хотя дураки. Тут недавно какой-то ловкий пройдоха дал в газете объявление: «Немедленно переведите мне по почте 100 франков. А то завтра будет УЖЕ ПОЗДНО»… Так нашлись тысячи дураков, которые ему послали по 100 франков — испугались, что завтра будет поздно… А то вот еще: один ловкий жулик всерьез сообщил, что скоро будет второй всемирный потоп и все погибнут. И он, мол, срочно строит большой ковчег с ограниченным количеством кают. Спешите запасаться билетами!.. Так этот ловкач миллионы сделал… Наши советские люди умнее: их такими штучками не обманешь. У них толковые головы, хотя насчет культурности — дело плохо. Нашим ребятам строго-настрого запретили пальцами сморкаться, а то скандал, — словно мы дикари какие. Но и то верно, по сравнению с парижанами, мы просто дикари… Кстати, тут парижанки — шик, красота. Какая-нибудь этакая «фря» нацепит что-нибудь пустяковое, но куда полагается и смотришь — красиво, или, — как тут выражаются, — элегантно… Европа — одно слово… Не наша Азия. Совсем другая жизнь.