Дискета мертвого генерала - Валерий Горшков

Жестокий удар носком ботинка в почку заставил профессора взвыть, а затем лихорадочно кивать головой. Да, навещали.

– А где Ожогин? В каюте, с Наташей?

Славгородский снова кивнул. Ему, наверно, не очень нравилось, когда его бьют ногами.

Прохоров не ответил, вышел в коридор, через минуту вернулся, схватил профессора за шиворот и потащил к находящейся в нескольких метрах от каюты боцманской подсобке. Там затолкал его в кучу всякого хлама, приказал сидеть тихо, «иначе драгоценная жизнь оборвется так быстро, так стремительно», пообещал скоро вернуться, на всякий случай повесил на дверь ржавый висячий замок, который нашел здесь же, в подсобке, на одном из стеллажей вместе со связкой ключей, и, не теряя времени, направился к каюте номер пять. По дороге Вадим Витальевич поймал себя на мысли, что, испугавшись поначалу, когда Наташа направила на него пистолет, сейчас он вполне освоился с ролью боевика и даже начал получать от этого определенное удовольствие. Хватило лишь тридцати минут, двух трупов и трех выстрелов из «браунинга» сорок пятого калибра….

Ожогин и Наташа находились в каюте. Дверь была заперта, запасной ключ, принесенный боцманом, торчал в замке с той стороны. Открыть ее снаружи не представлялось возможным. Но угроза незамедлительно применить оружие, если дверь не откроется через пять секунд, заставила Будулая впустить самого нежеланного гостя, какого он только мог себе представить, внутрь. Вероятно, окажись на месте Прохорова сам рогатый дьявол, Гена воспринял бы его визит гораздо более дружелюбно. Сейчас он стоял возле кровати, на которой лежала Наташа, и таращил свои карие глаза на ехидно ухмыляющегося Вадима, прикуривающего сигарету и не сводящего взгляд с еще не так давно горячо обожаемой женщины.

– Как себя чувствуешь, дорогая? – Прохоров сразу обратил внимание на сильно потускневшие глаза Наташи и изрядно испачканное кровью полотенце. Видимо, он оказался не совсем прав, когда считал ее рану не опасной и не требующей вмешательства хирурга с иголкой. У Наташи, несомненно, сильное сотрясение мозга. К тому же кровь все еще продолжала идти и никак не хотела сворачиваться. – Ты сама виновата во всем. Я знаю, что ты сейчас обо мне думаешь, но это уже неважно. Ты имела шанс не наводить на меня сразу этот дурацкий пистолет, а сесть и обстоятельно поговорить на, не скрою, очень важную для нас обоих тему. И когда я рассказал бы несколько существенных деталей из моей жизни, ты, уверен, восприняла все совсем иначе. Но ты предпочла псевдопатриотизм своему личному, такому близкому и такому реальному счастью…

– Да замолчи же, придурок! – Ожогин поморщился, словно съел живую жабу, и сплюнул прямо на ковер. – Противно даже слушать тебя. Что ты еще хочешь от нее?! Не видишь, человеку нужен врач!

– Если кое-кто в эту же секунду не замолчит, то, боюсь, придется незамедлительно устроить сквозняк в его большой, бородатой и очень умной голове. Достаточно умной, чтобы в ней еще остался врожденный инстинкт самосохранения.

Вадим Витальевич бросил в лицо Будулаю сгоревшую спичку и вдруг неожиданно опустил пистолет вниз и нажал на курок. Еще один глухой хлопок, похожий на звук открывающейся бутылки с шампанским, и Ожогин словно подкошенный повалился на пол, хватаясь за простреленную голень. Это было совсем не обязательным применением оружия, но Прохоров уже вошел во вкус и не хотел так скоро выходить из образа грозного вершителя человеческих судеб – судьи, прокурора, адвоката и палача в одном лице. Когда пришвартуется яхта с боевиками, тогда он снова станет обычным ученым, тихим и несколько «тормознутым», каким его и представляют себе большинство обычных граждан. Но до тех пор еще есть время и патроны. Ему ведь теперь очень, очень нравится стрелять!

– И не вздумай орать, людей разбудишь, – совершенно безразличным тоном предупредил Вадим Витальевич Будулая, у которого глаза уже вылетели из орбит, а рот открылся на всю ширину в беззвучном пока еще вопле.

Прохоров еще раз похвалил себя за какое-то дьявольское предвидение, заставившее его еще в Москве положить в свой чемодан с вещами несколько упаковок широкого бактерицидного пластыря. Одну он использовал по назначению, когда натер пятку, вторая пригодилась для «обеззвучивания» Наташи, последнюю он намеревался использовать точно таким же образом, но уже для Гены Ожогина. И делать это нужно как можно быстрее, пока Будулай не вышел из состояния первоначального шока и не завопил на весь корабль.

– Покорнейше прошу меня извинить, но это очень необходимо, – с этими словами Прохоров ударил ногой в живот и без того скрючившегося на полу каюты Ожогина, отчего компьютерщик вообще потерял человеческий облик, стал гнусаво шипеть, прямо на глазах покрываясь пурпурными пятнами, затем уже привычным движением разорвал упаковку и налепил ему на рот здоровенный кусок широкого пластыря. Будулай все еще плохо соображал, раздираемый двумя сильными болями в разных частях тела и практически полной невозможностью дышать.

Этого вполне хватило Вадиму, чтобы вытащить у него из брюк кожаный ремень, связать за спиной руки, а потом проделать точно такую же процедуру с Наташей, но уже при помощи еще одной пары извлеченных из ее чемодана капроновых чулок. Ожогин ходить не мог, потому что не мог, а Наташа – потому что при малейшей попытке приподнять голову с подушки у нее сразу темнело в глазах и она могла в очередной раз потерять сознание. Но стонать и говорить она могла, хоть и тихо, поэтому Вадиму Витальевичу пришлось скомкать два чистых носовых платка и использовать их вместо кляпа.

– Вот и славненько, – Прохоров оценил проделанную работу, повернулся к входной двери, достал из замка ключ, вышел в коридор и запер ее за собой. Теперь оба ключа находились у него в кармане.

На палубе он встретил моториста Бориса. Судя по его виду, тот уже сделал все возможное, чтобы далекий шеф не смог придраться ни к единой мелочи. Почти тем же мог похвастать и Прохоров. Совместными усилиями они ликвидировали обоих сотрудников СБ, боцмана и капитана, изолировали Ожогина, Славгородского и Рудакову, единственных, кто знал о существовании на «Пеликане» агентов мафии, а также был взят полный контроль над машиной, выразившийся в ликвидации оказавшегося чересчур прытким стармеха, которого моторист поначалу хотел только изолировать, но потом, едва не оказавшись сам на предполагаемом для начальника месте – в металлическом шкафу для такелажных цепей, вынужден был прибегнуть к помощи оказавшейся в радиусе вытянутой руки стальной монтировки. Теперь на небесах находились уже трое из команды «Пеликана» – капитан, боцман и стармех. Остальные члены команды и ученые либо спали, либо, как Константин Константинович Лещинский, пьянствовали в одиночестве в кают-компании. Сейчас оставалось лишь завершить захват судна, взяв под контроль стоящего на капитанском мостике вахтенного и созвав всех остальных по внутренней общей связи в кают-компанию, якобы для срочного сообщения, а затем просто-напросто задраить снаружи единственный выход.

Прохоров и Борис поднялись наверх, на третий ярус надстройки, где спустя тридцать секунд моторист при помощи «стечкина» без проблем смог убедить вахтенного матроса в целесообразности исполнения приказов «нового капитана», а Вадим Витальевич направился в радиорубку, где сообщил радисту хорошие новости насчет успешной изоляции и ликвидации неугодных и любопытных, а потом попросил объявить на корабле общий сбор через три минуты. Сам направился вниз, в кают-компанию, встречать выползающих среди ночи изо всех щелей мужиков.

Дядя Костя сидел на мягком кресле и стеклянными глазами наблюдал за развратом, творящимся на экране телевизора. На столе перед ним стояли пустая бутылка «Арарата», тарелка с измятыми фантиками из-под конфет и пятидесятиграммовая стопка, где еще покоились остатки благородного напитка. Лещинский сфокусировал зрение на появившемся в проходе Прохорове, кисло скривился, пробурчав себе под нос что-то нечленораздельное, и снова уставился в телевизор, держа в левой руке пульт дистанционного управления видеомагнитофоном. Старому мастеру показалась слишком пресноватой картина театрально выполняемого перед видеокамерой секса, и он решил «добавить перчика», включив ускоренное воспроизведение… Оказалось гораздо смешнее. Актеры занимались сексом со скоростью сто двадцать толчков в минуту.

На лице Лещинского медленно расползлась ехидная усмешка.

– Как кролики, мать их так… – хмыкнул он и закрыл глаза, явно намереваясь отойти ко сну прямо в кресле. Но это у него не получилось, так как почти сразу же в динамиках общей связи по кораблю загремел голос радиста, трижды подряд повторивший приказание капитана всем без исключения, кроме мотористов и вахтенного, срочно собраться в кают-компании. И первые полусонные «лунатики» появились на лестнице, спускающейся в каюту, уже через две минуты. Продирая слипающиеся глаза, они спрашивали друг у друга о причине внезапного ночного аврала, но, услышав такой же невнятный ответ, недовольно ругались. Прохоров вежливо кивал каждому вновь приходящему, сообщая, что после сбора всей команды и ученых должен доложить капитану. Причина ночного «сейшена» ему, как и всем, пока еще не известна.