Война все спишет. Воспоминания офицера-связиста 31 армии. 1941-1945 - Леонид Рабичев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С трудом нашел нашу комендатуру.
Долго стучал, но никто не отзывался. Наконец дверь открыл полупьяный заспанный майор – комендант города.
Я, как мог, объяснил, что задержался в штабе, возвращаюсь в часть, надо как-то переночевать.
– Комендатура не гостиница, ничего для вас сделать не могу!
Повернулся на 180 градусов, вошел в комнату, запер за собой дверь. Я остался в холодном темном предбаннике. До крайности возмущенный, начал стучать в дверь. Майор появился с автоматом в руке, а я увидел через раскрытую настежь дверь стол, уставленный полупустыми бутылками, и на диване испуганную голую женщину.
Это было не очень весело.
Я вытащил из кобуры наган и, дабы предупредить преступный разворот дела и огорошить самодура и мерзавца, произнес, что немедленно доложу обо всем увиденном маршалу Коневу, по распоряжению которого я прибыл в штаб армии, и, не спуская пальца со спускового крючка, направился к телефону.
Что-то, видимо, дошло до майора.
– Что же ты не понимаешь шуток, – захрипел он, – так бы сразу и сказал, садись за стол, а я вызову толмача.
Я отодвинул от себя кружку со спиртом и стал ждать. Майор глухо матерился, его явно тянуло ко сну. Через двадцать минут появился толмач-венгр. Я пошел вслед за ним. Стало еще темнее, он стучал в окна, мы проходили по разным улицам, он стучал, что-то начинал объяснять, но ни одна дверь перед нами не открывалась.
– Господин лейтенант, – горько сказал он, – почти всех владельцев домов комендант обложил данью: одни несут ему вино, другие деньги, третьи приводят женщин. В обмен он дал им обещание не тревожить их русскими постояльцами, дело безнадежное. – И он повел меня в свой собственный дом. Открыл дверь.
На грязном полу впритирку валялись застрявшие, как и я, в штабе армии прибывшие из разных частей лейтенанты, капитаны, майоры.
Толмач указал мне на угол пола и скрылся.
Мне было холодно, меня тошнило от голода и возмущения, но делать было нечего. Заснуть я так и не смог и с первыми лучами солнца вышел на улицу. Мне повезло – попутная машина довезла меня до Шопрона. Я все время думал о судьбе воина-победителя. Засыпая на ходу, нашел на главной площади городскую гостиницу. Дверь гостиницы открыла хозяйка и, улыбаясь, на ломаном русско-словацком языке объяснила мне, что гостиница пустая и все номера свободны, но что, если я хочу, она предоставит мне комнату на мансарде, в которой сто с лишним лет назад любил останавливаться и писать Амадей Теодор Гофман. Белоснежная постель, завтрак, Гофман, балет «Коппелия». Романтика воина-победителя и мысль о том, кто же победитель?
Из штаба фронта приходит распоряжение всем подразделениям научиться исполнять новый гимн Советского Союза, листок с текстом и нотными линейками.
Выстраивается каре: пятьсот человек дивизиона и две с половиной тысячи человек – расположенный рядом с нами близ венгерского города Надьканижа пехотный полк.
Командир полка, как старший по званию, с рупором и листовкой командует:
– Смир-но! Кто в состоянии разобрать по нотам гимн? Два шага вперед!
Но никто из строя не выходит. Проносится мысль – какие пустяки, – и я выхожу из строя.
– Ко мне! – командует полковник.
Подхожу, и он мне протягивает листовку с текстом и пятью нотными линейками.
В скрипичном ключе никаких аккордов.
– Ты, – спрашивает, – можешь выучить эту мелодию, этот наш новый гимн?
– Товарищ полковник! Могу, но мне нужно сначала сыграть его на пианино.
– Пианино у нас нет, но есть трофейная фисгармония, – и приказывает вынести на плац фисгармонию.
Работаю ногами, накачиваю меха, что-то вроде маленького органа.
Легко раз пять, последний раз уже наизусть, проигрываю эти нотные линейки.
– А теперь пой! – И протягивает мне рупор.
– Но, товарищ полковник, у меня же нет голоса!
– Ничего, – говорит, – голос не обязательно. Пой по одной строчке, когда солдаты и офицеры выучат первую строчку, приступай ко второй.
И вот я раз десять пою первую строчку, и три тысячи человек повторяют, поют ее вслед и вместе со мной, потом вторая, третья, потом еще раз играю на фисгармонии, голос срывается, час идет за часом, и вот уже что-то начинает получаться.
Картина эта много месяцев не выходит из моего сознания: я, фисгармония и три тысячи открытых ртов и хриплых голосов.
«…Опять Вена. Уже ничего не удивляет. Я не знаю языка, и это мешает узнать внутреннюю жизнь людей и домов. Воспринимается только пульс жизни – степень напряжения и ожидания. Венцы лечат свой город. Разбирают разрушенные здания. Вдоль тротуаров растут штабеля кирпича. Из груды обломков извлекается ценное и нужное. Работают старики, мужчины, девочки. А в ресторанах все то же кофе. На площадях старики, похожие на академиков, продают пряжки. В парикмахерских девушки-парикмахеры просят угостить их закурить, но сами не курят, а меняют сигареты на хлеб. Артисты торгуют страусовыми перьями».
Когда я снимал себе в Надьканиже комнату в квартире, хозяин пытался объяснить мне некоторые истины.
Он говорил, что стулья созданы для того, чтобы на них сидеть, что бить стульями о стены – это плохо, что в магазинах нет стекол и посуды и чтобы я старался как можно меньше бить у него посуды и старался не разбивать оконных стекол. Затем он начал качаться и изображать собой пьяного.
– Так не хорошо, – сказал он.
– Закуривайте! – обращаюсь я к соседке по купе. Напротив солидная дама, ей очень хочется курить.
Я предлагаю ей сигарету, но она стесняется. Она копается в своем ридикюле, находит и протягивает мне смятую ассигнацию – десять пенго.
– Не надо, – говорю я, – берите так, у нас это принято.
Один из бродячих музыкантов стал напротив моего места в поезде и на скрипке начал играть «Катюшу». Это было черт знает что. От диссонансов у меня мурашки забегали по спине. Я не выдержал и дал ему пять пенго. Мадьяр снял шляпу и поклонился мне.
– Спасибо, товарищ, – сказал он, самодовольно улыбаясь.
Глава 19
ОТПУСК 1946 ГОДА
3 мая 1946 года, находясь в командировке в австрийском городе Айзенштадте, в штабе армии узнал я, что все мои надежды на демобилизацию несбыточны.
Жуткая тоска охватила меня, захотелось увидеть родителей и друзей, отключиться от армейских причуд, которыми полны были дни и ночи офицера в оккупационной нашей армии, и я, вернувшись в свою часть, подал заявление об отпуске в Москву.
Уже полгода полковники и генералы с их ППЖ отпускали тоскующих офицеров в послевоенные отпуска. Советовали при этом на Родине познакомиться с молодой тоскующей девчонкой, оформить в ЗАГСе брак и вернуться в часть с женой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});