Мы из блюза - Дмитрий Игоревич Сорокин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Так что, ваше высокоблагородие, осмелюсь доложить: там три господина предполагают брать госпиталь штурмом!
Всё стихло, даже я.
— И чего желают эти господа? — нахмурился Оладьин. — К свержению государя императора не призывали?
— Не могу знать! — бодро отрапортовал гонец. — А только требуют они указать, где ныне обретается некий господин Коровьев.
— Чушь какая! И что, сильно вооружены?
— Никак нет, ваше высокоблагородие! Как есть штатские!
— Позвольте, господин полковник, — вклинился я. — Сдаётся, сии господа меня для чего-то ищут. Идёмте, спасём госпиталь от баталии?
— Так точно, ваше благородие, — повернулся гонец уже ко мне, — а то там господин урядник терпение терять изволит, за нагайку хватается.
Я как-то иначе в детстве представлял себе звериный оскал самодержавия, вот честное слово. На классных часах перед ноябрьскими праздниками нам такие ужасы рассказывали, помнится… Причем, с каждым следующим классом в этих ужасах появлялись все новые леденящие душу подробности. И уж ни на какой политинформации не могли мне рассказать совершенно сюрреалистическую историю, которую я прямо сейчас наблюдал воочию. А посмотреть, поверьте, было на что: десятка полтора вооруженных до зубов солдат и офицеров, среди них — три сестры милосердия, причем с одной из них я пил чай, а вторая аккомпанировала мне на фортепиано. И три безрассудно храбрых дельца от музыкальной индустрии — двоих я узнал, — и тот, что торговался со мной тогда на Фонтанке, сейчас был бледен, как мел, но с позиций не отступал, хотя голос возвысил уже почти до визга:
— Умоляю, господа! Никаких посягательств на устои империи, покой Августейшей семьи и раненых защитников отечества! Скажите же нам наконец, где можно найти господина Коровьева, и мы тотчас оставим вас в этом самом покое!
— Господа, господа! — протолкался я вперед. — В свою очередь, предлагаю вам немедленно закончить это вавилонское цирковое представление и перестать возмущать общественный порядок! Вы искали меня? Я здесь, перед вами!
Все трое размашисто перекрестились (хотя как минимум двоим за такое могло прилететь от излишне ревнивого ребе, прознай он) и дружно рухнули на колени. В госпитальных вратах повисла тишина.
— Однако, — пробормотала Александра Федоровна.
— Григорий Павлович! Отец родной! — возопил магнат от звукозаписи. — Не губи, Христом-богом молю! — и, вызывая в присутствующих совсем уж лютую оторопь, пополз ко мне на коленях.
Что происходит, черт возьми?! Если я правильно помню школьные уроки истории, такое поведение при дворе уж лет триста, как не в моде! Но тут все разъяснилось. Как оказалось, весь этот дикий перфоманс возник на стыке бизнеса и искусства, а безрассудная храбрость исполнителей была продиктована, прежде всего, жаждой наживы в сочетании с непрошибаемой верой в успех своего безнадежного предприятия. Короче, пластинки мои «выстрелили», да ещё как! Тиражи сметались с прилавков быстрее, чем их успевали печатать, часть пластинок таинственным образом исчезла на полпути от завода в Апрелевке до Москвы, и теперь они продавались частным образом за какие-то несусветные деньги. Ноты тоже имели грандиозный успех, так что теперь все эти акулы шоу-бизнеса ничего так не желали, как «продолжения банкета», причем чем скорее и обильнее, тем лучше.
— Тысячу за песню! Три тысячи! — кричал граммофонщик, не вставая при этом с колен. Народ вокруг загудел удивленно.
— Господа, тихо! Тихо, говорю! — мне пришлось повысить голос. — Во-первых, встаньте с колен и вообще прекратите этот балаган. Во-вторых, я настаиваю, немедленно принесите извинения ее императорскому величеству, их императорским высочествам и вообще всем людям, которых вы тут, вольно или невольно, взбаламутили. Ну и, в-третьих, дела не любят шума.
— Их… величества?.. Высочества?.. — выпучил глаза делец.
— Ну да, а то вы не видели, куда ломились?
— Нам сказали, вы выступали в этом госпитале, и всё, что мы хотели, так это попытаться разузнать, куда вы направились далее…
— Мы не держим зла, — величественно и достаточно прохладно произнесла императрица. — Григорий Павлович, уймите их наконец и возвращайтесь. Господа, расходимся!
Опущу весь тот дурной лепет, который излился на меня после того, как эти бедолаги осознали, перед кем они тут комедию ломали. Предварительно договорившись с ними о записи аж двадцати песен по пяти тысяч рублей за каждую, условились встретиться на этом же месте завтра в полдень. Господа притащат всю свою аппаратуру, а я постараюсь за оставшееся время найти нам всем помещение.
Расставшись с ними, взял за руку Матрёну, и пошли мы в свои комнаты — отбирать репертуар на будущие пластинки. Надо бы обойтись без допускающих двойное толкование песен — а то подрыв и без того на соплях держащихся основ в мои планы не входит. Когда уже гении серебряного века понапишут мне блюзов и рок-н-роллов?!
Нашему шальному мирозданию главное вовремя и погромче задать правильный вопрос. Потому что два свежих текста от постояльца того самого госпиталя, который я только что защитил от вторжения алчущих прибылей продюсеров, обнаружились как раз на столе у меня в комнате. Крепко же я впечатлил Николая Степановича нетленкой Майка Науменко, мда-с! Ой-вэй, как говорят мои деловые партнеры, когда думают, что их никто не слышит, далеко пойдём!
Ты была, всего-то-навсего, дочкой вождя,
Ты явилась ко мне засветло в ризах дождя,
И в душе моей надломленной вспыхнул пожар,
И поднялся, околдованный, весь Мадагаскар!
Барабаны отбивают стуки,
Витые роги извергают звуки,
В этом месте больше нет скуки —
Весь Мадагаскар танцует буги!
Самозабвенно пляшут девы — по племенам, по родам.
И ты давно в костюме Евы, и я — нагой, как Адам.
Нет, это вовсе не проклятье — это радости дар,
И стонет в танцевальной страсти остров Мадагаскар!
Барабаны отбивают стуки,
Витые роги извергают звуки,
В этом месте больше нет скуки —
Весь Мадагаскар танцует буги![52]
«Ну ты и жжёшь, Николай Степанович, — подумал я, мысленно уже напевая этот несомненный хит. — Цензоры прибьют наши уши к Александрийскому столпу, или как там эта палка посреди Питера называется!»
* * *
Васька отчаянно завидовал закадычному приятелю Прокопу. Да, он, конечно, вкалывает в трактире у Коробейникова с утра до вечера, уматывается вусмерть, но и деньгу с того имеет, мамку с сёстрами кормит — батька-то как на войну ушёл, так и ни слуху, ни духу, сгинул давно, поди. А Ваське, что ни день — закон божий, естественная история, латынь эта
