Амелия - Генри Филдинг

Милорд, очевидно, вновь побеседовал с неким влиятельным лицом и, будучи еще более обнадежен (ибо твердого обещания ему, мне думается, все же не было дано) в успешном завершении дела мистера Бута, он, в силу свойственного ему добросердечия, тотчас же поспешил поделиться новостями с мистером Бутом. Бута дома не оказалось, но поскольку милорд застал обеих дам вдвоем, он решил подождать возвращения своего друга, который, как он был уверен, не замедлит появиться, тем более что, как милорд изволил выразиться, по чрезвычайно счастливому стечению обстоятельств никаких особых дел у него в этот вечер не было.

Мы уже отмечали ранее, что во время своей первой встречи с Амелией милорд отличил ее среди прочих дам, оказывая ей особое внимание, но это скорее можно было объяснить его чрезвычайной благовоспитанностью (поскольку у него были основания считать ее хозяйкой дома), нежели предпочтением какого-либо иного рода. Его поведение на сей раз свидетельствовало о том с еще большей очевидностью: ведь теперь он находился в комнате миссис Эллисон, а посему, хотя она доводилась ему родственницей и была его старой знакомой, он в разговоре обращался больше к ней, нежели к Амелии. Его глаза можно было, конечно, уличить в том, что они нет-нет да и отдавали предпочтение второй собеседнице, но лишь украдкой, стоило взглядам встретиться, как милорд тотчас отводил свой. Одним словом, его обращение с Амелией было чрезвычайно сдержанным и в то же время благоговейно почтительным; речь его текла любезно и непринужденно, и у Амелии редкостная обходительность гостя, вкупе с мыслью о том, сколь она ему обязана за его дружеское расположение к Буту, несомненно вызывала такую приязнь к милорду, какую любая добродетельная женщина вполне может испытывать к любому мужчине помимо ее собственного мужа.

Глава 7, содержащая различные материи

Как уже говорилось выше, Бут возвратился домой в приподнятом настроении, и читатель без труда сделает вывод, что царившее там оживление еще более способствовало его приятному расположению духа. Милорд встретил его как нельзя приветливей и сообщил о самом успешном продвижении дела – лучшего, сказал он, и желать трудно: вскоре, без сомнения, появится возможность поздравить Бута с получением роты.

Горячо поблагодарив милорда за его несравненную доброту, Бут, улучив момент, шепнул Амелии, что жизнь полковника вне опасности и тот почти так же здоров, как и он сам. Вздохнув с облегчением, Амелия словно преобразилась: глаза ее излучали теперь такой блеск, что ее лицо, как сказано у Горация, было слишком ослепительным, чтобы на него можно было смотреть;[168] красота его и в самом деле не могла не вызвать самого глубокого восхищения.

Было уже около десяти, когда милорд откланялся, оставя присутствующих в полном восторге и прежде всего обеих дам, наперебой расточавших ему похвалы. Миссис Эллисон клялась, что другого такого человека на свете не сыскать; Амелия же, в свою очередь, объявила, что без всякого исключения более благовоспитанного джентльмена и более приятного мужчину она еще не встречала, и пожалела, что он холостой.

– Вот уж, что правда, то правда, – воскликнула миссис Эллисон, – и я частенько по этому поводу сокрушаюсь; скажу больше, я прямо-таки этим изумлена, если принять в соображение, что чем-чем, а уж равнодушием к нашему полу милорд никогда не отличался и, несомненно, мог выбрать себе любую по вкусу. Настоящая причина, я думаю, кроется в любви, которую он питает к детям своей сестры. Верьте слову, сударыня, если бы вы увидели, как он к ним относится, то подумали бы, что это его собственные дети. В детях он просто души не чает.

– Какой прелестный человек! – воскликнула Амелия. – Если он когда-нибудь еще раз окажет мне честь своим визитом, я непременно покажу ему моих малышей. Если, миссис Эллисон, по вашим словам, милорд любит детей, то могу сказать, не хвастаясь, что таких, как мои, он не часто увидит.

– Что тут говорить, конечно, нет, – ответствовала миссис Эллисон, – и когда я об этом думаю теперь, то удивляюсь собственной недогадливости: как это мне раньше не пришло в голову; но коль скоро вы подали мне такую мысль, то я, если позволите, навещу вместе с вашими малышами племянника и племянницу милорда. Это очень благовоспитанные дети, так что, готова поклясться, такое знакомство доставит вашим малышам большое удовольствие; ну а уж если самому милорду случится туда заглянуть, то я заранее знаю, чем это кончится, потому что на свете нет человека щедрее его.

Амелия с большой готовностью приняла любезное предложение миссис Эллисон, однако у Бута особой радости оно не вызвало:

– Честное слово, моя дорогая, – сказал он, улыбнувшись, – такое поведение напоминает мне обычную уловку нищих: если им удается разжиться какой-то милостью, они посылают к тому же источнику благодеяний и других попрошаек. Не расплачиваемся ли мы, моя дорогая, с милордом тем же самым способом, посылая теперь к нему за милостыней наших детей?

– Какая гадость! – вскричала миссис Эллисон. – И как только вам могла прийти в голову такая мысль? Воля ваша, сударыня, но мне стыдно за вашего мужа. Допустимо ли придерживаться столь недостойного образа мыслей? Вот уж поистине – посылать за милостыней! Винить несчастных невинных малышей в выпрашивании милостыни! Да если бы милорд мог такое подумать, то будь он не только моим кузеном, но даже родным братом, я искренне бы его презирала и ни разу не переступила бы его порог.

– Ах, дорогая сударыня, – ответила Амелия, – вы приняли слова мистера Бута слишком всерьез; ведь это была не более чем шутка; наши дети пойдут с вами, когда вам будет угодно их взять.

Хотя Бут говорил серьезнее, нежели показалось Амелии и, возможно, был не так уже неправ, как изобразила миссис Эллисон, но, видя, что остался в меньшинстве, счел за лучшее отступить и предпочел, следуя словам Амелии, обратить дело в шутку.

Миссис Эллисон, однако же, не могла упустить такую возможность воздать должное рассудительности Амелии; не обошлось тут и без нескольких весьма туманных суждений по адресу Бута, на которого она разобиделась куда больше, чем он заслуживал. Отличаясь поистине безграничным великодушием, эта особа, разумеется, никак не могла примириться с мыслью, показавшейся ей низкой и недостойной. Потому-то она и разразилась безудержными похвалами, превознося щедрость милорда, а напоследок привела множество примеров, доказывающих наличие у него этой добродетели, которую если и нельзя счесть самой благородной, то уж во всяком случае обществу от нее, заметила миссис Эллисон, возможно, куда больше пользы, нежели от всех прочих, коими бывают наделены люди знатные и богатые.

Ранним утром следующего дня сержант Аткинсон явился навестить лейтенанта Бута, с которым пожелал побеседовать наедине, и оба отправились погулять в Парк. Бут никак не мог дождаться минуты, когда же наконец сержант заговорит, и продолжал пребывать в сем ожидании, пока они не дошли до самого конца аллеи; там Бут понял, что с таким же успехом он мог бы пропутешествовать и на край света: хотя два-три слова и готовы были сорваться с губ сержанта, похоже было, что там они и останутся навеки. Аткинсон напоминал собой того скупца, который в порыве щедрости нащупал в кармане несколько пенсов и даже едва не вытащил их наружу, однако в руке владельца они пребывали в прежней сохранности, ибо точно так же как у того не хватало духа расстаться со своим фартингом, так и сержанту недоставало решимости вымолвить хоть слово.

Удивленный молчанием сержанта, Бут в конце концов сам спросил, в чем дело, но в ответ тот пустился в извинения, запинаясь чуть не на каждом слове:

– Надеюсь, сударь, вы не рассердитесь и не поймете меня превратно. Поверьте, я вовсе этого не добивался и даже, более того, и не осмелился бы на такой шаг, не спросив прежде вашего согласия. Да и вообще, если бы я позволил себе какую-нибудь вольность, злоупотребив вашей ко мне добротой, мне следовало бы считать себя самым гнусным и презренным негодяем, но мне такое и в голову не приходило. Я ведь прекрасно понимаю, кто вы и кто я, и поскольку вы, ваша милость, были всегда ко мне так снисходительны и добры и относились ко мне по-дружески, как никогда ни один из офицеров, то, если бы у меня хватило дерзости проявить бесцеремонность или воспользоваться вашей добротой, я бы заслуживал, чтобы меня провели сквозь строй всего полка. Надеюсь, сударь, вы не заподозрите меня в таких намерениях.

– Как прикажете все это понимать, Аткинсон? – воскликнул Бут. – Мне, как видно, предстоит услышать нечто из ряда вон выходящее, коль скоро этому предшествует столько оправданий.

– Мне боязно и неловко признаваться, – продолжал сержант, – но я все же не сомневаюсь в том, что ваша честь поверит тому, что я сейчас сказал, и не сочтет меня чересчур самонадеянным; у меня нет также причины думать, что вы постараетесь как-нибудь помешать моему счастью, коль скоро оно досталось мне честным путем и, можно сказать, само угодило мне в руки, хотя я вовсе этого не добивался. Помереть мне на этом самом месте, но только всему причиной ее собственная доброта, и я, с позволения вашей милости, уповаю на то, что с Божьей помощью смогу вознаградить ее за это.