Амелия - Генри Филдинг

С минуту Бут стоял словно громом пораженный, а потом слезы хлынули у него из глаз и он промолвил:

– Клянусь душой, Аткинсон, ты меня сразил! Мне редко доводилось слышать о подобной доброте, и я не знаю, какими словами выразить то, что я сейчас чувствую. Твоими деньгами я, конечно же, не воспользуюсь, но пусть это тебя не огорчает, ведь при моих нынешних обстоятельствах от них было бы не так уж много пользы, только не сомневайся и в том, что никогда, пока я жив, я не забуду твоего великодушного предложения. Однако я все же опасаюсь, как бы эти молодчики в ближайшие день-два не проникли в дом, а ведь у меня на этот случай нет другой стражи кроме молоденькой несмышленой служанки, и потому не откажусь воспользоваться твоим предложением посторожить вход в наши комнаты. И я нисколько не сомневаюсь, что миссис Эллисон позволит тебе с этой целью расположиться у нее в гостиной.

Аткинсон с величайшей готовностью взялся выполнять обязанности привратника, а миссис Эллисон с такой же готовностью предложила ему расположиться в своей дальней небольшой гостиной, где он и провел три дня подряд с восьми часов утра и до полуночи и где его по временам навещала миссис Эллисон, а иногда и Бут с женой, а также миссис Беннет, которая прониклась к Амелий такой же симпатией, какую та сама питала к ней. Положение Бута теперь уже ни для кого из окружающих не составляло тайны, и миссис Беннет часто навещала Амелию во время вынужденного заточения ее мужа, а следовательно, и его жены.

Ничего заслуживающего внимания за это время, насколько мне помнится, не произошло, за исключением разве того, что Амелия получила от своей старой знакомой миссис Джеймс письмецо следующего содержания:

«Миссис Джеймс шлет свой поклон миссис Бут и хотела бы знать, как она поживает, и, поскольку в течение достаточно долгого времени не имела чести видеть ее у себя дома или встретить в каком-нибудь публичном месте, опасается, не послужило ли тому причиной нездоровье».

Амелия уже давно и думать перестала о своей бывшей приятельнице и пребывала в полной уверенности, что и та точно так же забыла о ее существовании. Послание это чрезвычайно ее удивило, и она даже усомнилась, нет ли тут намерения оскорбить ее, особенно упоминанием о том, что Амелия не появляется в публичных местах, – ведь это было так естественно при ее нынешнем положении, о котором, как она предполагала, миссис Джеймс была прекрасно осведомлена. Уступая, однако, просьбам мужа, который ничего так не жаждал, как вновь помириться со своим приятелем Джеймсом, Амелия решилась все же нанести визит его жене, чтобы понять, в чем кроется причина столь необъяснимого поведения.

Теперешняя любезность миссис Джеймс привела Амелию в не меньшее изумление, нежели ее прежняя холодность. Вознамерившись объясниться начистоту и дождавшись поэтому, когда все остальные гости откланялись и они остались вдвоем, Амелия после некоторого молчания и нескольких безуспешных попыток начать разговор, сказала в конце концов:

– Дорогая Дженни (если вы позволите мне теперь называть вас просто по имени), неужели вы совсем забыли некую молодую особу, имевшую удовольствие быть вашей близкой знакомой в Монпелье?

– Дорогая сударыня, кого вы имеете в виду? – воскликнула миссис Джеймс, крайне озадаченная этим вопросом.

– Себя, – ответила Амелия.

– Вы меня удивляете, сударыня, – пожала плечами миссис Джеймс, – как вы можете меня об этом спрашивать?

– Я вовсе не хотела вас обидеть, – воскликнула Амелия, – но я в самом деле желала бы понять, почему вы были так холодны со мной, когда соблаговолили навестить меня? Как вы полагаете, дорогая моя, могла ли я не почувствовать разочарования: ведь я ожидала встречи с близким другом, а меня навестила церемонная чопорная особа? Мне бы хотелось, чтобы вы заглянули себе в душу и ответили искренне: не считаете ли вы, что у меня были некоторые основания испытывать неудовлетворенность вашим поведением?

– Признаться, миссис Бут, я крайне вами удивлена, – ответила собеседница, – и если что-нибудь в моем поведении доставило вам неудовольствие, то весьма этим огорчена. Я и понятия не имела, что нарушила чем-то правила хорошего тона, но если это так, то прошу вас, сударыня, извинить меня.

– Но, дорогая моя, разве слова «хороший тон» тождественны по смыслу со словом «дружба»? Могла ли я ожидать, когда в последний раз виделась с мисс Дженни Бат, что в следующий раз она предстанет передо мной в облике светской дамы, жалующейся на то, что ей приходится взбираться на третий этаж, чтобы навестить меня, и напускающей на себя такую чопорность, словно она едва со мной знакома или видит меня в первый раз? Неужели вы думаете, дорогая миссис Джеймс, что если бы мы с вами поменялись местами и если бы я занимала в обществе такое же высокое положение, какое занимаете вы, а вас постигли бы несчастья и унижения, подобные моим, то я не навестила бы вас, даже если бы ради этого мне пришлось взбираться на высоту лондонской колонны?[160]

– Одно несомненно, сударыня, – воскликнула миссис Джеймс, – либо я заблуждаюсь относительно вас, либо вы чрезвычайно заблуждаетесь относительно меня. Как вы можете жаловаться по поводу того, что я не нанесла вам визит, когда вы сами вот уже почти три недели как не сделали мне ответного визита? Скажу больше: разве я, несмотря на все это, не отправила вам письмо, а ведь такой поступок намного превосходит все то, чего можно требовать от дружбы и высшей благовоспитанности; и, однако же, я на него решилась, поскольку, не встречая вас нигде в общественных местах, действительно была уверена, что вы больны.

– Как вы можете мне говорить о том, что я не появляюсь в обществе, – сказала Амелия, – ведь трудно поверить, что вам совсем ничего неизвестно о моем нынешнем положении? Разве вы не знали, сударыня, что я разорена?

– Конечно же нет, сударыня, – отозвалась миссис Джеймс, – в противном случае я, несомненно, была бы крайне этим обеспокоена.

– И все же, дорогая, – воскликнула Амелия, – не могли же вы вообразить, будто мы благоденствуем, коль скоро вы нашли нас в таком месте и в таком положении.

– Ну что ж, моя дорогая, – ответила миссис Джеймс, – коль скоро уж вам первой угодно было упомянуть об этом, то, признаюсь, я и в самом деле была немного удивлена, увидя, что вы не сняли себе чего-нибудь получше, но решила про себя, что у вас значит были на сей счет какие-то свои резоны, а я в таких случаях уже давно положила себе за правило никогда не допытываться относительно личных дел кого бы то ни было, а особенно моих друзей. Я не разделяю склонности некоторых дам придерживаться в своих знакомствах лишь того круга людей, которые живут в определенной части Лондона и которые ни за что на свете не отправились бы навестить кого-нибудь в Сити.[161] Я во всяком случае никогда ни с кем не порывала, пока могла поддерживать знакомство, не нарушая приличий, и могу вас торжественно заверить, что у меня нет на свете друга, к которому я испытывала бы большее уважение, чем к миссис Бут.

Как раз в эту минуту появление новой посетительницы положило конец их дальнейшему объяснению, и Амелия вскоре откланялась; гнева она не таила, но не могла не испытывать и некоторого презрения к женщине, для которой, как мы уже намекали читателю, дружба заключалась лишь в пустых формальностях и соблюдении этикета, которая всех своих знакомых ценила одинаково, а посему каждый человек, каким бы он ни был, служил лишь для заполнения списка тех, кому следовало нанести визит, к женщине, которую, в сущности, нисколько не занимали ни достоинства, ни благополучие кого бы то ни было на свете.

Глава 5, содержащая множество героических материй

По истечении трех дней хлопоты приятеля миссис Эллисон насчет Бута увенчались таким успехом, что тот теперь опять мог свободно передвигаться в пределах вольностей двора, нисколько не опасаясь того, что ордер на его арест будет выдан маршальским судом прежде, чем его об этом предупредят. Что же касается подозрительного вида молодцов, внушавших поначалу тревогу, то, как выяснилось теперь, объектом их преследования был не Бут, а совсем другой несчастный джентльмен.

Избавясь от своих опасений, Бут вновь, как бывало прежде, пошел утром погулять в Парке. Он встретил там полковника Бата в обществе нескольких офицеров и очень вежливо поклонился ему. Однако вместо того, чтобы ответить на его поклон, полковник взглянул ему прямо в лицо с довольно суровым выражением, и если можно было счесть это знаком внимания, то цель его, по-видимому, состояла в желании уведомить Бута, что полковник не намерен обращать на него никакого внимания.

Бут был не столько задет, сколько изумлен таким поведением, и решил выяснить, что тому причиной. Улучив поэтому момент, когда полковник остался один, Бут решительно направился к нему и осведомился, не оскорбил ли он его чем-нибудь? Полковник тотчас же ответил ему с запальчивостью: