Амелия - Генри Филдинг

Бут ответил шепотом, что мог бы немало рассказать по этому поводу, находись они в каком-нибудь более уединенном месте; тогда полковник предложил ему погулять в Парке, на что Бут охотно согласился.

Во время этой прогулки Бут чистосердечно рассказал полковнику о своих делах и среди прочего поделился с ним опасениями, что утратил расположение полковника Джеймса, «хотя я и не чувствую за собой, – прибавил он, – ни малейшей вины».

– Вы, мистер Бут, без сомнения, ошибаетесь, – возразил Бат. – Со времени моего приезда в Лондон я виделся с моим зятем лишь мельком, ведь я всего два дня как приехал; однако же я убежден, что он слишком щепетилен в вопросах чести и не позволит себе поступок, несовместимый с истинным достоинством джентльмена.

Бут ответил на это, что он «далек от мысли обвинять Джеймса в чем-то недостойном».

– Будь я проклят, – вскричал Бат, – если на свете существует человек, который может или посмеет обвинить его: если у вас имеются хотя бы малейшие основания обижаться на что-то, то почему бы вам тогда не пойти к нему и не объясниться напрямик? Ведь вы джентльмен, а посему, несмотря на свой чин, он обязан дать вам удовлетворение.

– Да ведь дело совсем не в этом, – сказал Бут, – я чрезвычайно обязан полковнику и имею больше оснований сокрушаться, нежели жаловаться и, если бы я мог только увидеться с ним, у меня, я уверен, не было бы причин ни для того, ни для другого, но я никак не могу проникнуть к нему в дом, и не далее как час тому назад его слуга грубо отказался меня впустить.

– Неужели слуга моего зятя позволил себе с вами такую дерзость? – спросил полковник с чрезвычайной серьезностью. – Не знаю, сударь, как относитесь к такого рода вещам вы, но для меня получить оскорбление от слуги это все равно, что получить его от господина, его хозяина, а посему, если лакей немедленно не будет наказан, то нос его хозяина окажется между этими двумя моими пальцами.

Бут попытался было кое-что ему разъяснить, но все было тщетно – полковник уже взобрался на свои ходули и спустить его с них не было никакой возможности, более того, столь же тщетны были все усилия Бута расстаться с ним, не рассорившись; разговор, похоже, тем бы и закончился, если бы полковник под конец не принял сторону Бута в этом деле, и перед тем, как они расстались, он даже несколько раз поклялся, что Джеймсу придется дать ему надлежащее удовлетворение. Причем Бут уже и не рад был, что заикнулся о происшедшем перед своим благородным другом.

Глава 2, в которой Бут наносит визит великодушному лорду

Когда вновь наступил тот день недели, в который мистер Бут позволял себе выходить из дома, он решил воспользоваться любезным приглашением великодушного лорда и нанести ему визит.

На этот раз Бута ожидал совсем иной прием, нимало не напоминавший тот, который был ему оказан у дверей его приятеля полковника. Как только он назвал свое имя, привратник, низко поклонившись, ответил ему, что милорд дома; перед ним тотчас была распахнута дверь и его провели в переднюю, где слуга сказал ему, что сейчас же доложит милорду о его приходе. И не прождал он и двух минут, как тот же слуга возвратился, чтобы препроводить его в покои милорда.

Милорд был один и встретил его как нельзя более любезно. Сразу же после первых приветствий он обратился к нему со следующими словами:

– Мистер Бут, должен вам заметить, что вы чрезвычайно обязаны моей кузине Эллисон. Она вас так расхваливала, что я почту за удовольствие сделать все, что в моих силах, дабы услужить вам. Боюсь, однако, что добыть вам офицерскую должность здесь, в Англии, будет чрезвычайно трудно. Вот в Вест-Индии, например, или в каком-нибудь полку, расквартированном за границей, это было бы, возможно, намного легче, и если принять в соображение вашу репутацию солдата, то я нисколько не сомневаюсь в вашей готовности отправиться в любое место, куда родина призовет вас служить ей.

Бут ответил, что он чрезвычайно обязан милорду и заверил его, что с большой радостью выполнит свой долг в любой части света.

– Единственное горестное обстоятельство, связанное со службой на чужбине, – продолжал он, – это, по-моему мнению, необходимость разлучиться с теми, кого я люблю, и я уверен, милорд, что на мою долю не выпадет снова такое тяжкое испытание, какое мне уже однажды довелось пережить. Ведь мне пришлось оставить молодую жену, которая ожидала первого ребенка и так страдала от моего отсутствия, что я уже не чаял увидеть ее когда-нибудь в живых. После такого свидетельства моей решимости пожертвовать всеми другими соображениями ради воинского долга вы, милорд, я надеюсь, удостоите меня своим доверием хотя бы настолько, чтобы не сомневаться в моей готовности служить в любой стране.

– Дорогой мистер Бут, – ответил лорд, – вы говорите как подобает настоящему солдату, и ваши чувства вызывают у меня глубокое уважение. Признаюсь, приведенный вами пример подтверждает справедливость вашего вывода, потому что оставить жену, так сказать, на самой заре брачной жизни – это, вполне согласен с вами, серьезное испытание.

Бут только низко поклонился в ответ, и, обронив еще несколько незначительных фраз, милорд пообещал немедленно переговорить с министром и назначил Буту снова прийти к нему в среду утром, чтобы узнать о результатах ходатайства. При этих словах бедняга капитан покраснел и смешался и лишь немного спустя, призвав на помощь всю свою решимость и положившись на дружеское сочувствие собеседника, открыл ему всю правду о своих нынешних обстоятельствах и признался, что не отваживается выходить из дома чаще одного раза в неделю. Милорд отнесся к его признанию с большим участием и весьма любезно пообещал при первой же возможности повидаться с ним у своей кузины Эллисон, как только ему удастся принести Буту известие о благоприятном исходе дела.

Вслед за тем, после многочисленных изъявлений признательности за такую к нему доброту, Бут откланялся и поспешил домой вне себя от радости, поделиться переполнявшими его чувствами с Амелией. Та от души поздравила его с обретением великодушного и могущественного друга, к которому оба они испытывали живейшую благодарность. Амелия, однако же, не успокоилась до тех пор, пока не заставила Бута еще раз пообещать ей и притом самым торжественным образом, что он непременно возьмет ее с собой. После этого они вместе со своими малышами с величайшим удовольствием подкрепились мясным бульоном и бараниной и от всего сердца выпили за здоровье милорда по кружке портера.

Часы после обеда эта счастливая пара, если читатель позволит мне назвать счастливыми бедняков, провела за чаем в обществе миссис Эллисон: и муж, и жена вновь принялись превозносить великодушие милорда, а миссис Эллисон чрезвычайно усердно им вторила. За этим времяпрепровождением их и застала пришедшая к миссис Эллисон молодая дама, которая, как мы рассказывали в конце предыдущей книги, составила им партию во время игры в вист и произвела на Амелию столь благоприятное впечатление; она только что возвратилась в Лондон после недолгого пребывания в провинции, и ее визит был совершенно неожиданным. Амелия, однако же, очень обрадовалась ее приходу и теперь, при новой встрече, еще больше расположилась к ней, решив непременно продолжить это знакомство.

Хотя миссис Беннет все еще проявляла некоторую сдержанность, но все же была куда более дружелюбна и общительна, нежели в первый раз. Более того, она, как и отзывалась о ней миссис Эллисон, нисколько не чинилась и с готовностью приняло извинения Амелии за то, что та не нанесла ей ответный визит, и согласилась сама завтра же прийти к ней на чай.

Как раз в то время, когда все вышеупомянутое общество сидело в гостиной миссис Эллисон, мимо окон прошел сержант Аткинсон и вскоре постучал в дверь. Едва завидев его, миссис Эллисон спросила:

– Скажите, мистер Бут, кто этот благовоспитанный молодой сержант? В последнюю неделю он наведывался каждый день и все спрашивал вас.

Это была сущая правда; дело в том, что сержанту не давали покоя намерения Мерфи, но поскольку бедняге приходилось все время довольствоваться ответами служанки миссис Эллисон, то Бут ничего об этом не знал. Слова миссис Эллисон об Аткинсоне пришлись ему очень по душе, и он принялся всячески расхваливать сержанта; Амелия же охотно к нему присоединилась и добавила, что сержант – ее молочный брат и один из честнейших, по ее убеждению, людей на свете.

– А я готова поклясться, – вскричала миссис Эллисон, – что он до того хорош собой – ну просто загляденье. Пожалуйста, мистер Бут, попросите его войти. Ведь сержант – гвардеец, а, стало быть, – джентльмен; я во всяком случае куда охотнее угощу чаем человека, о котором вы так отзываетесь, нежели любого из этих пустоголовых Фриблей.[151]

Бут не нуждался в долгих уговорах, если речь шла о том, чтобы выказать свое уважение к Аткинсону, которого тут же провели в гостиную, хотя и без особой охоты с его стороны. Ничто, возможно, так не сковывает человека, нежели то чувство, которое французы называют mauvaise honte,[152] и всего труднее преодолеть его; бедняга Аткинсон, я убежден, с меньшей опаской пролезал через пролом крепостной стены, нежели пересекал комнату на виду у трех дам, две из которых не скрывали своей к нему приязни.