Нас больше нет (СИ) - Вильде Арина

— А кто подходит? Ты, что ли? — выплевываю я, тоже поднимаясь и равняясь с ней ростом.

Настя закрывает и открывает рот.

— Да хотя бы я! — выпаливает на одном дыхании, глаза лихорадочно горят.

У меня в голове наконец-то складывается пазл. Все эти ее заигрывания, улыбки, желание выделиться — она и в самом деле влюбилась в Леонова.

— Ты слишком маленькая и неопытная для него, Настя, — качаю я головой, поражаясь тому, что две сестры, несмотря на то, какие разные между собой, умудрились на одни и те же грабли налететь.

— А ты у нас взрослая, да? — ее голос сочится ядом. — Не нужна ему такая уродина, как ты. А раздвигать ноги любая сможет.

Я опешила от такого заявления, Настя же смерила меня презрительным взглядом.

— Уж кем-кем, а уродиной меня еще ни разу не называли, — хмыкаю я.

— Я видела твои ноги. Эти ужасные шрамы. Давид с тобой, наверное, с закрытыми глазами трахается. Не знаю, как его еще не вырвало оттого, что он к тебе прикасается.

В следующую секунду тишину разрезает звонкая пощечина. Я не выдержала. Ударила Настю.

Мы замираем друг напротив друга. Настя хватается за щеку, пораженно смотрит на меня, я же на свою руку — не могу поверить, что сделала это.

— Сука! — шипит сестра и набрасывается на меня.

Я начинаю визжать, когда она хватается за мои волосы и начинает тянуть. Пытаюсь оторвать ее от себя, но делаю еще хуже. Мы валимся на пол и начинаем кататься по старым доскам, деремся, словно настоящие амазонки. Мы визжим, шипим и рычим. Выкрикиваем друг другу гадости.

— Ты уродина! Уродина! Уродина! Никто тебя такую не полюбит! Это тебя бог наказал за все и послал уродские шрамы на всю жизнь! Чтобы люди от тебя как от прокаженной шарахались!

Насте удается прижать меня к полу, я закрываю руками лицо, а в следующую минуту тяжесть ее тела исчезает и я могу сделать вдох свободной грудью.

— Какого черта здесь происходит? — зло рычит Давид, встряхивая Настю, словно тряпичную куклу.

Настя громко всхлипывает, вытаращив на него глаза. Она совсем не ожидала его появления и, скорее всего, понимает, что он слышал наш разговор и теперь знает, что она в него втрескалась.

— Это все она! — Тычет пальцем в мою сторону, смотрит жалобно, прикусывает нижнюю губу, чтобы не расплакаться.

Давид хмуро смотрит на нее, он явно в гневе. Делает глубокий вдох полной грудью, его ноздри раздуваются, губы плотно сжаты.

Он опускает Настю так же резко, как и поднял ее на ноги.

— Извинись перед сестрой, — тоном, не терпящим возражения, требует он.

— Что? — Настя смотрит на него удивленно, делает шаг назад. Я удивлена не менее. — Не буду я ни перед кем извиняться. — Скрещивает руки на груди, гордо задирая подбородок.

Давид буравит ее злым взглядом. Я, следя за немой сценой, поднимаюсь с пола, отряхиваю одежду и поправляю волосы.

— Она первая начала, почему я должна извиняться?

— Если ты не заметила, в доме открыто окно. И было прекрасно слышно каждое ваше слово. Правда, я успел не к самому началу, — пугающе спокойным тоном произносит Давид. Если бы Настя его знала так, как я, не стала бы дальше спорить. Но она не знает.

— Почему ты на ее стороне? Все внимание всегда Лере! Лера ведь такая хорошая, несчастная, всегда права…

— Настя, — предупреждающе перебивает ее Давид. — Я услышал достаточно. И жду, когда ты принесешь извинения.

— Не надо, — вмешиваюсь я. Под колким взглядом Леонова становится неуютно, но мне в самом деле не нужны извинения Насти, тем более под его натиском.

— Ты — сядь туда, — подталкивает Настю к ее кровати, — а ты, Лера, туда.

Я подчиняюсь ему. В глазах сестры застыли слезы, она с ненавистью смотрит на меня, у меня же внутри все заморожено. Ее слова меня, безусловно, ранили, достигли своей цели.

Давид окидывает нас усталым взглядом.

— В первую очередь вы сестры. Вы должны быть надежной опорой друг другу, — начинает он, на что Настя фыркает и отворачивается к стене. — Может случиться так, что в вашей жизни рядом никого не окажется, будет не на кого положиться. И единственный человек, к которому вы сможете прийти за поддержкой и помощью, — сестра.

— Да я скорее в деревню к двоюродной бабке поеду, чем к ней приду о помощи просить, — перебивает его Настя.

— Тебе стоит повзрослеть, Настя, и начать проявлять самостоятельность. А наши с Лерой дела тебя никак не должны волновать. Я тебе не друг, Настя, не семья. Ты моя работа. Мне платят за то, что я с тобой нянчусь. Все закончится, и я исчезну. Но сейчас, сейчас, Настя, ты будешь делать то, что говорю я.

Давид замолкает, разворачивается и идет к шкафу. Резкими движениями открывает дверцы и достает из него удочки.

— Вставайте, — командует он, и мы без возражений подчиняемся. Хмуро смотрим друг на друга.

Настя идет к выходу первой, с недоумением смотрит на Леонова. Я следом, неспешным шагом, задерживая взгляд на Давиде.

Уже в дверном проеме чувствую, как его рука прикасается к моей пояснице, поглаживает. Я замедляю шаг, и он склоняется к моему уху, быстро шепчет:

— Ты же понимаешь что слова Насти лишь вздор обиженного ребенка? Не грузись, хорошо?

Я киваю, горло сжало спазмом так, что выдавить из себя ни слова не могу. Мне ведь действительно обидно, я ей ничего не сделала, ни разу и слова не сказала плохого, а она мне нож в самое сердце воткнула.

Я выхожу во двор, Настя неподалеку стоит, пинает носком кроссовки камень, ладонями глаза трет, едва сдерживая слезы.

— А теперь, девочки, взяли удочки, лопату — и вперед к реке. Обед сегодня полностью за вами. Я устал каждый день готовить, в конце концов, я ваш телохранитель, а не нянька, — заявляет Давид.

— А лопата зачем? — спрашиваю у него.

— Ловить рыбу же на что-то нужно. Червей сначала накопать придется. После дождя их легко отыщете в земле. За работу. И если снова услышу хоть слово или замечу, как вы по земле валяетесь в попытке друг другу волосы вырвать, — наказание последует сразу же. Будем воспитывать командный дух. Нам здесь еще неизвестно сколько сидеть.

— Я папе пожалуюсь! — визжит Настя.

Лицо Давида на мгновение меняется, не выражая ни одной эмоции. Мне сначала кажется, что он испугался, что сестра и в самом деле донесет это до отца, но потом понимаю, что это ведь бред. Его реакция странная, царапнула когтями по душе. Что-то не так?

— Только телефон в этой глуши сначала найди, — холодно бросает он и вручает Насте удочку. — А теперь за работу. И чтобы дальше десяти метров от дома не смели отходить.

— Извинений от меня не жди. Я не буду извиняться за то, что сказала правду, — грубо бросает Настя, когда мы отходим от Давида на достаточное расстояние, чтобы он не расслышал ее слов.

Она все еще плачет. Растирает ладонями слезы по щекам. Ее понять можно, я когда-то тоже вот так из-за Давида плакала. А причина ее слез точно он.

— Я и не жду их от тебя, — бурчу в ответ. Сама же чувствую, как жжет лопатки от пристального взгляда Давида.

От Насти сейчас хочется оказаться подальше, но перечить Леонову не смею. Он не в духе, можно под горячую руку попасть, а я не в том настроении, чтобы отбиваться.

— И что дальше? — Сестра замирает у воды, недовольно поглядывая на удочку, на меня не смотрит.

— Под камни заглянуть нужно, там, скорее всего, есть черви. Так что можно будет не копать в их поисках.

— Мерзость. Я не притронусь ни к одному.

— Тебя никто и не заставляет. Я их не боюсь, в деревне с детства на рыбалку гоняли, в огороде их откапывали.

— Что и стоило доказать — деревенщина.

— Ты, если посудить, тоже корнями из деревни. Только из другой, — язвительно замечаю я. — Юля откуда там, не подскажешь? Кажется, твоя мать на рынке работала, торговала молоком, если не ошибаюсь? Отец ведь там познакомился с ней. Он тогда еще далек от политики был.

— Замолчи. Это неправда.

— Зачем мне врать? — Выгибаю бровь, поднимая на нее взгляд.

— Хочешь выше меня казаться.