Иоанн Безземельный, Эдуард Третий и Ричард Второй глазами Шекспира - Александра Маринина

ребята, выговоритесь от души, скажите все, что думаете, но обойдемся без кровопускания. Забудьте все и помиритесь. Дядя Ланкастер, давайте объединим усилия: я постараюсь уговорить Норфолка, а вы – своего сына.

Джон Гант согласен с этим.

– С возрастом начинаешь отчетливо понимать, что лучше мир, чем драка. Сынок, верни герцогу перчатку, – говорит он Генриху.

– И ты тоже верни, – обращается король к Норфолку.

Судя по всему, обвинитель и обвиняемый не торопятся выполнять указания и мириться не хотят, потому что Гант вынужден повторить, уже строже:

– Повинуйся, сын! Не жди, что я стану второй раз приказывать.

– Верни перчатку, выполняй приказ, – требует король у Норфолка.

– Государь, моя жизнь в ваших руках, вы можете сделать со мной все, что угодно, но вы не можете покрыть меня позором. Я готов отдать за вас жизнь, но моя честь принадлежит только мне, и я не могу позволить нанести ей урон. Позор смывается только кровью.

Но король настаивает:

– Тебе что, приказ непонятен?

– Я бы отказался от поединка, если бы вы могли вернуть мне честь незапятнанной, – возражает Томас Маубрей, герцог Норфолк. – Разве у человека есть хоть что-нибудь дороже чести и доброго имени? Если я ими поступлюсь, то и жить незачем. Ваше величество, позвольте мне сразиться за мою честь!

Поняв, что с Норфолком не договориться никак, Ричард пытается воздействовать на Генриха Болингброка:

– Кузен, подай пример, верни перчатку.

Но и с Генрихом номер не проходит, сын Джона Ганта тоже оказывается упертым.

– Чтобы я отменил бой на радость этому трусу и наглецу? Да ни за что на свете! Как я после этого в глаза отцу посмотрю? Я лучше язык себе отрежу, чем отрекусь от своих обвинений.

Гант уходит. Никаких авторских ремарок насчет его ухода нет, так что нам остается только предполагать, с какими чувствами он покидает высокое собрание. В гневе на упрямого сына? В отчаянии, потому что король явно недоволен? В страхе за свою жизнь? Ведь Маубрей только что ляпнул, дескать, был у него прямой приказ на убийство Томаса Вудстока. Король, правда, сделал вид, что не слышит, но память у него хорошая, и всем, кто посмел открыто обсуждать скользкую тему, грозит опасность. Под ударом окажется не только сам Маубрей, но и Генрих, который с дурна ума поднял неприятный вопрос, и его отец, то есть сам Джон Гант Ланкастерский.

Король понимает, что добиться перемирия не удается и придется назначать поединок.

– Ладно, деритесь. Пусть исход поединка покажет, кто из вас прав, – решает он. – Назначаю время и место: в день святого Ламберта, в Ковентри.

Уходят.

Что здесь правда, а что – вымысел? Томас Моубрей прекрасно понимал, что в смерти герцога Глостера, королевского дядюшки, обвинят именно его, поскольку он был комендантом Кале и без его ведома особу королевской крови умертвить не смогли бы. Уже по всей стране об этом шептались. Если дело дойдет до суда, то придется признаваться, что приказ об убийстве Томаса Вудстока, герцога Глостера, отдал именно король. И после этого за жизнь Норфолка никто не даст и ломаного пенса. Однако ж и королю такой поворот совершенно не нужен. Моубрей чувствовал, что тучи над ним сгущаются и нужно срочно искать соломку для подстилки. Поэтому он попытался найти себе помощника и соратника в лице старого товарища Генриха Болингброка: мол, король замышляет заговор против тебя и твоего отца, Джона Гонта, хочет отнять у вас все земли, а вас самих убить, давай вместе противостоять королевским проискам. Этот разговор состоялся в конце 1397 года, чему есть подтверждения в источниках[32]. А вот говорил ли Моубрей правду про злобные намерения жадного короля или выдумал все это, чтобы привлечь на свою сторону Болингброка, – сие с точностью не установлено.

Как поступил Генрих? Он ведь тоже чувствовал шаткость своего положения и знал, что король боится и его самого, и его отца, поэтому в любой момент может подкинуть какую-нибудь подлянку. Выхода два: либо оказать поддержку Моубрею и пойти против Ричарда, либо прогнуться перед монархом и показать себя верным и преданным вассалом, чтобы король перестал их с отцом подозревать в намерении занять престол. Болингброк выбрал второй вариант, пошел к королю и сдал Норфолка. Король выслушал донесение и велел Генриху повторить все это перед парламентом. Моубрей, естественно, все отрицал. Парламентская комиссия не смогла устранить противоречия в показаниях, посему и был назначен поединок.

Обратите внимание, друзья мои, на поведение короля Ричарда Второго в только что прочитанной сцене. Во-первых, он пытается помирить Норфолка и Болингброка. Во-вторых, он никак не реагирует на слова Норфолка о том, что у того был королевский приказ убить Томаса Вудстока. Ну вообще ни слова не произносит, не удивляется, не возмущается. Пропускает мимо ушей. Вы можете в такое поверить? Ваш подчиненный открыто, в присутствии кучи народа, говорит, что вы, король, сами отдали приказ об убийстве своего родного дяди, и вы молчите, как будто так и надо? Выглядит так, словно Ричард умышленно не хочет привлекать внимание к этим словам, надеясь, что остальные ничего не заметят. Значит, рыльце-то в пушку. Теперь становится понятно, почему Ричард так стремится прекратить разбирательство и помирить двух рыцарей, пока они не начали говорить лишнее. Собственно, Норфолк уже и начал, а если дело дойдет до разговоров о том, что король не только убил дядю Томаса, но еще и замышляет убить другого своего дядю, Ганта, и кузена Генриха, то выйдет совсем уж нехорошо. Поэтому говорильню следует немедленно прекратить любым способом, пусть даже для этого придется назначить поединок. Хотя и поединок Ричарду небезопасен, но к этому мы вернемся чуть позже.

И последнее: Норфолк заявляет, что приказ на убийство был, но он его не выполнил. Ладно. Значит, выполнил кто-то другой? Кто? Или вообще никто, и дядя Глостер жив? Этот пункт тоже проходит как-то мимо ушей всех присутствующих, потому что никто не задает по этому поводу ни единого вопроса.

Сцена 2

Лондон. Покой во дворце герцога Ланкастерского

Входят Гант и герцогиня Глостерская.

Герцогиня Глостерская – это та самая Элеонора де Богун, вдова Томаса Вудстока, герцога Глостера. Ей примерно 32 года (точно не известно, но считается, что она родилась около 1366 года). После смерти (или все-таки убийства?) в 1397 году своего мужа Элеонора удалилась в монастырь, но у Шекспира она вполне себе светская дама.

Джон Гант сокрушается по поводу того, что не может отомстить за смерть своего брата Глостера: в преступлении виновен сам король, а кому