Иван Болотников Кн.1 - Валерий Замыслов

— Твоя воля, государь, — нахмурившись, произнес Борис Федорович.

Царь неровной старческой походкой побрел по сеням к выходу. За ним потянулись многочисленные слуги, духовные люди. Попадавшиеся навстречу бояре, окольничие и думные люди[119], завидев государя, низко кланялись, касаясь рукавами цветных кафтанов с золотыми кистями пола.

Годунов слегка кивал боярам величавой головой и с досадой думал: «Непристойно ближнему боярину по звонницам, словно захудалому пономарю, лазить. Да что делать. Набожному царю нонче не до мирской суеты».

Возле храма на паперти толпились нищие, бездомные бродяги, юродивые, калики перехожие. В рубищах, с обезображенными морщинистыми лицами, стонали, бормотали молитвы, истово крестились на златоверхие купола храма.

Увидев царя, упали на колени и ползком, с загоревшимися исступленными взорами потянулись к помазаннику[120] божьему, протягивая руки.

Федор Иванович остановился и, ласково улыбаясь, промолвил:

— Мир вам, дети мои. Молитесь за царя Федора.

Государь потянулся в карман кафтана, где у него всегда находились мелкие серебряные монеты — полушки, копейки — и принялся выкидывать их на паперть.

Нищая братия взвыла, взметнулась вокруг царя дико орущим клубком. Давка, хрипы, вопли!

Борис Федорович едва оттащил царя от грязной толпы. Его тошнило от лохмотьев, беззубых ртов, затхлого зловонного запаха. Будь его воля — давно бы выгнал весь этот сброд из Кремля.

На колокольне великого государя всея Руси встретил старый звонарь с тремя плечистыми сыновьями.

— Звон твой — богу угодный, старик. Дозволь мне, Трифон, в колокол ударить. Пущай господь меня услышит на небесах своих.

— Завсегда рады, батюшка царь, — опустившись на колени, проговорил звонарь, к которому царь приходил, почитай, каждую неделю. — Вставай, государь, за малый колокол.

— Не-е-ет, Трифон. Сегодня в набольший хочу ударить, — затряс худым перстом Федор Иванович.

— Осилишь ли, царь-батюшка? — засомневался звонарь.

— Ежели бог поможет — осилю. Дай веревку, Трифон.

Федор Иванович широко перекрестился, по-мужичьи поплевал на ладони и принялся раскачивать многопудовый язык. Прошла секунда, другая, но тяжелый язык так и не коснулся колокола.

Царь опустился на пол и заплакал.

Звонарю стало жалко слабосильного государя.

— Давай вдвоем потянем, батюшка.

— Нет, Тришка, я сам, — заупрямился Федор Иванович и снова шагнул к веревке, подняв бледное лицо на сверкающие в лучах солнца кресты.

— Помоги, господи. Придай силы рабу твоему верному, прида-а-ай…

Царь из последних сил потянул за веревку — раз, другой, третий. И наконец-то колокол загудел, вначале робко и слабо, а затем все мощнее и мощнее.

— Услышал меня господь, услыша-а-ал! — исступленно прокричал Федор Иванович.

Борис Годунов, привалившись к каменному своду, тоскливо поглядывал на государя, тайно усмехался и думал:

«Юродивый царь! И это Рюрикович — сын самого Ивана Васильевича, грозного и всесильного самодержца. Наградил же господь великую Русь блаженным царем. Федор — духом младенец, превосходит старцев в набожности, занимается делами церковными ревностнее, нежели державою, беседует с иноками охотнее, нежели с боярами. Государь больше похож на пономаря, чем на царя. В келье он был бы больше на месте, чем на престоле. Умом скуден, телесами слаб, водянке подвержен. Сестрицу Ирину жаль. Скушно ей с немощным, слабоумным Федором. Оттого и детей все нет. А может, это и к лучшему. К чему еще один наследник престола? Слава богу, Дмитрия не стало. А хворый царь недолго протянет. Немного лет ему богом отведено на этом свете. И тогда путь к престолу открыт. И никому более, как ему, Борису, Русью править…»

Душно стало боярину. Распахнул кафтан. Сильными холеными пальцами стиснул широкий малиновый кушак с золотыми кистями.

Царь Федор упал на руки старого звонаря — обессиленный, с красными пятнами и крупными каплями пота на побледневшем лице. Выпучив глаза и вскинув редкую бороденку на замолкнувший колокол, дышал часто и все приговаривал:

— Теперь господь доволен мной, Тришка…

Возле дворца государя всея Руси встретили десятка два челобитчиков из посадских. Загалдели разом, сгибаясь в низких поклонах и протягивая царю грамотки.

— Укажи праведному суду быть, великий государь.

— Задавили нас купчишки. Притесняют, ремесло захирело.

— Князь Василий Шуйский у себя во дворе беглых тяглецов укрывает, а пошлину с нас со всей слободы взимает.

— Защити, надежа и заступник!

Федор Иванович тоскливо вздохнул и сказал своему ближнему боярину:

— Докучают меня мирские заботы. Прими челобитчиков, рассуди всех праведно и без корысти. А я помолюсь за детей своих.

— Сегодня в думе от свейского[121] короля послов встречаем. Надлежит государю на троне быть, — поднимаясь на крыльцо, напомнил царю о державных делах Борис Федорович.

— Притомился я, боярин. Примай послов без меня да глаголь моим именем. А мне из Чудова монастыря архимандрита[122] пришли. В христово воскресенье на молебен к нему собираюсь. Ступай, боярин, с богом…

ЧАСТЬ VI

 Ордынцы

Глава 1

 Татары идут на русь

Последние шесть лет на Руси жили спокойно: басурмане не тревожили своими набегами московские города и села.

Все эти годы в Крыму шли кровавые междоусобицы. Грозный хан Магмет-Гирей в одну из тёмных ночей был зарезан в своем дворце коварным братом Исламом. Горячие сыновья Магмет-Гирея — Сайдет и Мурат сбросили с трона нового повелителя. Мстя за отца, опустошили весь Крым, разграбили ханскую казну. Но не долго властвовали братья. Ислам-Гирей собрал десятки тысяч джигитов и прогнал обоих в степи. Братья ушли под покровительство московского царя. Мурату было дозволено жить и кормиться в завоеванной русским государем Астрахани, а Сайдету милостиво позволили кочевать с ногаями в степях близ своего сородича.

Опасаясь своих дерзких племянников, хан пригласил в Крым турецких янычар. Искал дружбы Ислам и с русским царем. Он писал Федору:

«Ежели захочешь с нами в самом деле быть в дружбе, то ты бы наших недругов, Сайдета и Мурата, у себя не держал, хотя они тебе и в руки попались. Ты бы сослал их туда, где бы их не слыхать, не видать; а денег и казны не годится им давать. Ежели ты с нами подружишься, то мы непременно станем под неверною Литвою промышлять».[123]

От имени великого государя Борис Федорович Годунов направил в Крым посла с грамотой, в которой заверял, что Сайдет и Мурат не пойдут на Крым, если только сам хан не поведет свои тумены[124] на московские порубежные земли и турецкому султану поход на Астрахань отговорит.

Ислам умер своей смертью в 1588 году, оставив трон преемнику — Казы-Гирею. И новый самонадеянный хан с первых же дней стал помышлять о набеге на Русь.

В самом конце июня Борису Годунову ратные гонцы донесли, что крымский хан быстро продвигается к Москве.

Царь и бояре сошлись на совет.

Чтобы крымский хан не проник в Москву и не подверг её сожжению, как это сумел сделать Девлет-Гирей, стан русскому войску определили в трех верстах от стольного града между Тульскою и Калужскою дорогами. Соорудили там дощатый подвижный городок[125] на колесах и церковь святого Сергия, где поставили икону Богоматери, с которой когда-то великий воитель князь Димитрий, прозванный Донским, одержал славную победу над ордынцами свирепого эмира[126] Мамая.

Подмосковные монастыри — Данилов, Новоспасский и Симонов — обратили в боевые твердыни.

Само предместье стольного града за Москвой-рекой с удивительной быстротою укрепили деревянными стенами с бойницами. Здесь поставили огнестрельный снаряд с пушкарями знатными, которые недавно еще ливонцев воевали.

Глава 2

 Под даниловым монастырем

Москва в тревоге ожидала татар.

Царь Федор Иванович с духовенством трижды обходили Москву с крестами. Служили молебен и ждали набольшего воеводу — князя Федора Мстиславского.

29 июня воевода выступил из Серпухова, оставив на Оке небольшой отряд. К вечеру первого июля полки прибыли к селу Коломенскому и расположились на лугах Москвы-реки.

Воеводы поспешили к государю и правителю на совет. Возвратившись ранним утром, поставили полки у Данилова монастыря.

В полдень этого же дня приехал смотреть войско государь Федор Иванович. В Большом полку был воеводою князь Федор Иванович Мстиславский, в Правой руке — князь Никита Романович Трубецкой, в Передовом полку — князь Тимофей Романович Трубецкой, в Левой руке — князь Василий Черкасский[127].